Винифред (детские рассказы)

Оглавление
Винифред
Только и всего
Хозяин ивового двора
Враг Роберта
Ванька
Звездочка

Винифред
На огромном вокзале города Вены было многолюдно и шумно. Здесь среди провожающих и встречающих были дети известного в городе врача Павла Франка: Польди, Макс и Этти. Они встречали двоюродную сестру, двенадцатилетнюю Винифред, которая должна была приехать из Берлина в сопровождении воспитательницы.
Отец Винифред был известным археологом, и потому его семья часто переезжала из страны в страну, из города в город. Мать, избалованная жизнью в светском обществе, не уделяла особого внимания дочери, и Винифред находилась на попечении воспитательницы. Сознавая, что такая беспокойная жизнь и постоянно меняющаяся обстановка отрицательно влияет на ребенка, отец решил отправить Винифред в семью своего брата Павла.
Прибытие заграничной родственницы было для детей большим событием. Они приехали на вокзал пораньше и теперь не знали, как скоротать время. Около часа они бродили по вокзалу, рассматривая многочисленные безделушки, выставленные на витринах киосков, и, наконец, вышли на перрон, с нетерпением поглядывая вдаль.
- Сколько можно ждать? - бурчал под нос Макс, переминаясь с ноги на ногу.
- Жаль, что едет девочка... - протянул Польди. - С мальчиком гораздо интересней...
- Хотя бы скорее прибыл поезд! - вздохнула Этти, перебирая платочек. - Уже почти час здесь стоим!
- А может, часы отстают? - с беспокойством оглянулся Польди.
Заметив невдалеке дежурного по вокзалу, Этти поспешила к нему.
- Скажите, пожалуйста, во-о-он те часы правильно идут?
- Конечно! - снисходительно улыбнулся дежурный. - На вокзале часы должны идти точно. Иначе их несколько раз на день пришлось бы переводить назад или вперед, смотря по тому, какие здесь люди.
- Зачем? - удивился Макс.
- Ну, если ты хочешь знать, я скажу,- начальник добродушно похлопал его по плечу. - Вы кого-то встречаете?
- Да,- кивнул Польди. - Двоюродную сестру из Берлина.
- И вам уже надоело ждать поезда? Так хочется, чтобы время быстрей летело, правда?
- Конечно!
- Значит, по-вашему, часы надо подвести вперед?
-Ага!
- Ну, а если бы я спросил сейчас вон ту женщину, которая, видимо, провожает своего сына,- дежурный указал на женщину, которая что-то торопливо говорила стоящему рядом молодому человеку,- то она сказала бы, что часы надо остановить, потому что время летит очень быстро, а ей так не хочется расставаться!
Начальник хотел еще что-то сказать, но в это время раздался громкий голос диктора:
- Внимание! На второй путь прибывает скорый поезд из Берлина!
Польди, Макс и Этти, толкая друг друга, кинулись на платформу. Когда же поезд остановился и пассажиры, один за другим, стали выходить из вагонов, дети растерялись, не зная, что делать. Перепуганный Макс спрятался за Польди, а тот, покраснев от нелепого смущения, сердито бросил:
- Макс, веди себя хорошо!
Польди не раз уже пожалел, что согласился без родителей встречать гостью. Как ни всматривались они в лица приехавших, узнать Винифред среди постоянно движущейся толпы было очень трудно.
- Может, это она? - Макс вдруг толкнул Этти в бок. Все трое повернули голову в указанном направлении. Возле вагона, рядом с молодой женщиной, стояла богато одетая, симпатичная девочка. Она вопросительно рассматривала встречающих большими темными глазами. Со вкусом сшитое шелковое платье песочного цвета гармонировало двум толстым, золотистым косам, небрежно свисающим через плечо.
- Даже туфли и гольфы под цвет платья,- прошептала Этти и невольно взглянула на свои скромные сандалии.
Некоторое время дети как-то испуганно рассматривали этих незнакомок и никак не решались подойти к ним. Наконец Польди, набравшись смелости, шагнул вперед. Приветственная речь, которую он подготовил заранее, совершенно вылетела из головы.
- Простите,- неловко начал он,- может, это... вы? Может, это ты?..
Он покраснел до корней волос, замялся и умолк.
- Вы, наверное, дети доктора Франка? - поспешила на выручку молодая женщина.
Все трое поспешно закивали головой.
- А это - Винифред, ваша двоюродная сестра! - продолжала незнакомка. - Я очень рада, что вы встретили нас.
Мне надо ехать дальше на этом же поезде, а Винифред останется с вами.
Затем воспитательница повернулась к своей любимице и, улыбаясь, сказала:
- Ну, вот и пришло время нам расстаться, - она слегка наклонилась, чтобы обнять девочку. И тут Винифред, обхватив ее за шею, громко зарыдала:
- Бетти, Бетти! Не уезжай, прошу тебя... или возьми меня с собой! Не оставляй меня одну!..
Ошеломленные дети в недоумении смотрели на Винифред. Они ожидали чего угодно, только не этого.
Не зная, как поступить, Макс стал что-то негромко насвистывать. А Польди сосредоточенно сдвинул брови: "Вот так история! Да она настоящая плакса..." И только мягкосердечная Этти отнеслась сочувственно к этому скорбному прощанию. В ее памяти четко всплыли слова, только что услышанные от дежурного по станции, и она подумала: "Вот когда, наверное, люди охотно остановили бы стрелку часов!".
А Винифред все еще рыдала, не отпуская воспитательницу. Та что-то нежно прошептала ей, затем крепко поцеловала и, мягко отстранив от себя, прыгнула на подножку дрогнувшего вагона.
Поезд медленно тронулся. И тут громкий, душераздирающий крик огласил перрон:
- Бетти! Бетти!
С поднятыми вверх руками Винифред побежала за поездом.
Тут уж Польди не выдержал и, считая своим долгом успокоить сестру, пустился следом.
- Остановись! Ты ведь можешь попасть под колеса! - отрывисто крикнул он, хватая ее за руку.
Винифред резко повернулась и, гневно сверкая глазами, попыталась вырваться.
- Пусти! Это не твое дело! Пусти, говорю!
Польди выпустил ее руку:
- Если хочешь, беги под колеса!
- Сам беги! - сердито бросила Винифред через плечо и резко остановилась.
Крупные слезы дрожали у нее на ресницах. Глядя вслед удаляющемуся поезду, Винифред всхлипнула и глубоко вздохнула. Затем, не обращая ни на кого внимания, вынула из сумочки зеркальце и, как настоящая дама, стала поправлять рассыпавшиеся волосы и сбившуюся шляпу. Кружевным платочком она вытерла слезы и небрежно сунула зеркало в сумочку. Потом повернулась к растерянным детям и неожиданно скомандовала:
- Пошли!
Все трое беспрекословно подчинились. Польди услужливо взял у Винифред небольшой чемодан, и они гуськом двинулись к автобусу через привокзальную площадь.
Вдруг Винифред резко остановилась и вызывающе посмотрела на детей.
- Подождите! Кто вы такие? Я ведь совсем не знаю вас! Может, вы вовсе не родственники мне! Как вас зовут?..
Взрыв смеха заглушил последние слова. И только через время, немного успокоившись, Этти смущенно представила:
- Это Польди, ему уже тринадцать с половиной лет. А это - Макс, ему одиннадцать с половиной лет, а я - Этти, мне скоро будет восемь. Наша фамилия - Франк.
Винифред с сомнением покачала головой и, делая ударение на последнем слоге, произнесла:
- Польди, Макси, Этти - кто мог придумать такие странные имена?
- А у тебя какое имя?! - тут же вспыхнул Макс.- Уж очень оно старинное...
- Глупости! - отрезала Винифред.- Мама назвала меня в честь своей лучшей подруги!
Этти, не любившая ссор, поспешно пояснила:
- Польди - вовсе не Польди, а Леопольд, и Макс - Максимилиан. Ну а я - Генриетта. Но полностью - очень долго выговаривать, так мы покороче. А назвали нас так в честь маминых братьев и сестер, которые уже умерли.
- Ах, так! Тогда другое дело,- благосклонно согласилась Винифред.- Значит, вы действительно мои родственники!
Познакомившись таким образом поближе, дети пришли на остановку. Винифред то и дело крутила головой, с интересом рассматривая все вокруг пытливым взглядом. В это время мимо проходил какой-то мальчик и, то ли нечаянно, то ли с намерением, наступил Винифред на ногу. Та, недолго думая, сунула в руки Польди свою сумочку и бросилась за мальчиком. Догнав, она с размаху дала ему такого тумака, что он от неожиданности чуть не растянулся посреди улицы.
- В следующий раз будешь осторожнее! - крикнула Винифред, с возбужденным видом возвращаясь к остановке.
Мальчик, конечно, не захотел остаться в долгу и стал засучивать рукава...
Польди и Макс взволнованно переглянулись, а Этти прикрыла рот ладошкой. Еще немного и начнется настоящая драка. Что же делать?
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Макс вдруг не крикнул:
- Автобус! Автобус!
Дети облегченно вздохнули, радуясь такому простому выходу из положения. Польди схватил Винифред за руку и потащил к автобусу.
- Неужели надо обязательно давать сдачи? - уже в автобусе напустился он на сестру.
- Ты что, думаешь, я позволю топтаться по моим ногам? Посмотри только, на что похожи мои туфли!
- Нельзя же из-за этого сразу устраивать драку! - не унимался Польди, сердито поглядывая на Винифред.
- А почему я должна терпеть это безобразие? Жаль, что автобус подошел, а то я показала бы ему, как наступать на ноги! А вы разве никогда не деретесь?
- Между собой - да,- Макс пренебрежительно повел плечами.
- Во всяком случае, не на людях и не на улице,- свысока добавил Польди, довольный своим поведением.
- Значит, ты хочешь казаться лучше, чем есть на самом деле? - повернулась к нему Винифред.- Думаю, что если вам не стыдно колотить друг друга втихаря, вы можете спокойно делать это и на улице.
Возбуждение между детьми незаметно росло, и Этти, чувствуя, что они могут поссориться, решила переменить разговор:
- Как ты думаешь, Винифред, твоей воспитательнице понравился бы этот поступок?
Она, как говорится, попала не в бровь, а в глаз. Винифред тоскливо взглянула в окно и, резко переменившись в лице, горестно всхлипнула:
- Ах, Бетти, моя любимая Бетти!
Две крупных слезы скатились по щекам, и Винифред судорожно закрыла лицо руками.
Мальчики переглянулись. "Ревет даже в автобусе,- рассердился Польди.- Неизвестно, что она еще сделает, пока домой приедем!"
Этти же ласково взяла сестру за руку:
- Не плачь, Винифред, я буду любить тебя! Вот увидишь, тебе у нас понравится,- чуть слышно прошептала она.- Посмотри в окно - следующая остановка наша!
- Наконец-то! - нарочно громко и облегченно вздохнул Польди, когда автобус затормозил, и они дружно выскочили на улицу.
Пробежав с полквартала, дети остановились около уютного одноэтажного особняка с большим красивым садом. Возле высокого ветвистого дерева, растущего у самой калитки, их встретила мать, жена доктора Франка, тетя Стефания. Она ласково обняла и поцеловала племянницу, приговаривая:
- Вот ты и приехала, Винифред! Слава Богу!
Они вошли в чисто выметенный двор. Тетя продолжала:
- Я очень рада твоему приезду: теперь у меня будет большая дочь и хорошая помощница! Надеюсь, тебе у нас понравится и ты не будешь скучать. Пусть Господь благословит твое пребывание в нашем доме!
То ли от необычного радушного приема, то ли от смущения Винифред не вымолвила ни слова. Какой-то комок подступил к горлу, из глаз готовы были брызнуть слезы, но она покрепче сжала губы и, стараясь скрыть волнение, поспешила следом за детьми в дом.
Тетя провела племянницу в небольшую, чисто убранную комнату.
- Вот здесь ты будешь жить вместе с Этти.
Винифред огляделась. Вдоль стены стояли две аккуратно застеленные кровати. На круглом столе, посреди комнаты, красовалась ваза с полевыми цветами; в углу - белый платяной шкаф; рядом - комод, этажерка с книгами, два кресла. Конечно, здесь не было и близко той роскоши, какую видела она в дорогих гостиницах.
И все же Винифред радовалась, что будет жить в одной комнате с Этти, потому что та своей добротой и лаской уже успела завоевать ее расположение.
- Как здесь чудесно! - улыбнулась Винифред.- Только... где же зеркало? Как можно жить без него? - она с нескрываемым удивлением посмотрела на тетю.
- Зеркало? Пойдем, я покажу тебе, где ты можешь привести себя в порядок... Вот - ванная, умывальник, а над ним - зеркало.
- Но ведь может случиться, что ванная занята и... как же тогда?! Было бы намного лучше, если бы в нашей комнате тоже висело большое зеркало,- Винифред вопросительно посмотрела на тетю.
- Я думаю, дитя мое, что зеркала в ванной вполне достаточно, чтобы иметь опрятный вид. К тому же, другого в доме у нас нет.
- Тогда я напишу папе, и он пришлет мне зеркало, - не соглашалась Винифред.
- В этом нет нужды, милая,- пыталась разубедить ее тетя. - Нам совсем нетрудно купить зеркало, но пойми: очень часто смотреться в него - нехорошо. Мы не должны уделять внешности так много внимания. Нужно больше заботиться о внутренней красоте...
Но Винифред уже не слушала тетю. Она подошла к зеркалу и ловкими движениями стала поправлять волосы. По ее мнению, после дороги нужно обязательно приводить себя в порядок.
В это время в дом вошел дядя, и Винифред, уронив расческу, бросилась ему навстречу:
- Дядя Павел! Как вы похожи на моего папу!
А дядя широко улыбнулся и, прижимая к себе племянницу, взволнованно погладил ее по голове.
- Мой папочка! Мой милый папочка! - неожиданно всхлипнула Винифред.
- Не нужно плакать, моя деточка! Вот увидишь, тебе здесь будет очень хорошо! - успокаивал ее растроганный дядя.- Скорей вытирай глаза и пойдем ужинать!
- Сейчас, дядя! - шмыгая носом, Винифред опять повернулась к зеркалу.- Я очень лохматая, сейчас причешусь!
Дядя, ничего не сказав, вышел из ванной.
А вечером, когда дети, помолившись, легли спать, доктор Франк с женой еще долго сидели на кухне. Они любили эти тихие вечера после трудового дня, когда могли делиться радостью и горем, вместе молиться и читать Библию.
Сегодня доктор Франк читал письмо от своего старшего брата:
"Здравствуйте, дорогие Павел и Стефания! Сердечно благодарю вас за согласие принять в свою семью мою любимую дочурку. Я знаю, что вы полюбите ее, и ей у вас будет хорошо, хотя вначале и не обойдется без трудностей.
Беда в том, что Винифред с трехлетнего возраста скиталась вместе с нами по гостиницам. Моя жена почти не занималась ее воспитанием, предоставив малышку на попечение нянек, которые очень часто менялись. Винифред всегда окружали взрослые, которые постоянно баловали ее, и потому она, практически, не знает настоящего детства.
Это сильно отразилось на ее характере: она своевольна и самолюбива. Хотя, скажу откровенно, Винифред искренна и честна. Она не умеет хитрить и всегда говорит то, что думает.
Я переживаю за свою дочурку и не хочу, чтобы она, подражая некоторым, выросла модной куклой. Мне очень трудно расставаться с ней... Утешает меня одно - она будет окружена вашей заботой и любовью.
Я буду регулярно, каждый месяц, высылать деньги на ее содержание.
Передайте привет вашим детям. Пожалуйста, пишите мне почаще!
До свидания.
Ваш Отто".
Доктор Франк отложил письмо.
Бедный Отто! - вздохнула тетя.- Какая ему польза от всей славы и учености? Ради этого оставить Господа...
- Думаю, недаром Бог направил к нам Винифред, - заметил доктор.- Он знает, что делает, а нам нужно только с радостью исполнять Его волю.
- Я тоже так думаю,- согласилась тетя Стефания.- Надо приложить все старание и окружить девочку особой любовью,- добавила она, готовая сделать все, чтобы Винифред было хорошо.
* * *
Привыкшая к смене обстоятельств и условий жизни, Винифред быстро влилась в жизнь семьи. Кроме любви и доброты, которую она ощутила здесь, девочка заметила, что везде царит установленный и строго поддерживаемый порядок, к которому ей трудно было приспосабливаться, не всегда обходилось без слез.
В первое утро, когда тетя вошла в комнату девочек, Этти уже одевалась, а Винифред еще лежала в постели.
- Доброе утро! - тетя присела на кровать.- Ты, Винифред, маленькая сонюшка, любишь много спать? Смотри, Этти уже почти оделась! Разве ты не знаешь, что утром нехорошо долго лежать в постели? Нужно быстро вставать, умываться и идти завтракать.
Но Винифред зевала, потягивалась и не хотела вставать.
- Тетя Стефа, я хочу пить кофе в постели!
- В постели?! У нас только больные остаются в постели и получают, что полагается: лекарство, овсяную кашу, ромашковый чай и тому подобное.
- Мне всегда подавали кофе в постель! - упрямо настаивала Винифред.
- Но ведь это было в гостинице, а теперь ты живешь в семье,- не уступала тетя.- Вставай скорее, я помогу тебе одеться!
В голосе тети сочеталось и повеление и нежность, и Винифред нехотя повиновалась.
- А теперь посмотри, как нужно заправлять постель.- Тетя быстрыми движениями взбила подушку, сложила одеяло, аккуратно застелила покрывало.- Вот так, видишь? - приговаривала она.- После завтрака у нас все дети сами наводят порядок в комнатах.
Винифред с неподдельным удивлением смотрела на тетю Стефанию.
- Но ведь для этого есть прислуга! - наконец не выдержала она.
- В гостинице, конечно, убирает прислуга. Но я считаю, что нам гораздо лучше самим убирать в своих комнатах. Скажи, ты хочешь быть всегда чистой и опрятной?
- Конечно!
- А в свинарнике хочешь жить?
- В свинарнике?! - громко рассмеялась Винифред.
- Да. Представь себе, как будет выглядеть ваша комната, если в ней не убираться каждый день! Наша домработница уже старенькая, и дети, даже мальчики, всегда помогают ей.
- Неужели они делают это с удовольствием? - округлила глаза Винифред.
- Ну, может, и не всегда с желанием, но ведь в жизни и взрослым часто приходится делать то, что не хочется. Потому лучше с детства привыкать к работе.
- А мне нравится наводить порядок в комнате,- вставила Этти.- Мама купила мне маленький веник, щетку и хлопушку, чтобы выколачивать пыль.
- Тетя, а если наша комната будет самая чистая, мы получим зеркало? - Винифред подняла голову, ожидая ответа.
- Пойдемте завтракать, нас уже все ждут! - спохватилась Этти и потянула сестру в кухню, а тетя ничего не ответила.
За столом опять произошло небольшое недоразумение.
- А почему мне не дали салфетку? - недовольно повела плечами Винифред.
- Когда привезут твои вещи, ты наденешь передник, как Этти,- ответила тетя.
- Пе-ред-ник?! - возмущенно протянула Винифред - Я ведь не домработница!
Мальчики дружно прыснули в кулак, а оскорбленная Винифред выскочила из-за стола, бросив на ходу:
- Я еще никогда не носила передник!..
Но вскоре Винифред и к этому привыкла, прижилась в новой семье, чувствуя себя желанной и родной. Ей нравилось играть с детьми, и даже случайная ссора, вспыхнувшая между ними, не приносила ущерба их дружбе.
Чаще всего бывали стычки между Винифред и Польди. Кажется, они были созданы, чтобы кем-то руководить, и не хотели подчиняться друг другу. И все же, чтобы продолжать игру, кому-то приходилось смиряться и уступать.
Винифред буквально ожила в незнакомой до сих пор семейной обстановке. С начала учебного года она стала посещать женскую гимназию и неплохо училась.
Однажды утром почтальон принес письмо от бабушки, матери доктора Франка. Она сообщала, что хочет приехать в гости, повидать внуков. В конце письма бабушка просила, чтобы каждый написал, какой подарок хочет получить.
Это известие произвело настоящий переполох в доме доктора. Дети прыгали и пищали от радости, а Макс вскочил верхом на лестничные перила и помчался вниз. На шум из кабинета вышел отец и, пригрозив Максу пальцем, попросил детей вести себя тише.
Тогда они решили собраться на чердаке и обсудить этот важный вопрос. Правда, Винифред засомневалась, стоит ли подниматься туда и не испачкает ли она свое платье? Но у тети и в чердачной комнате было чисто, так что дети могли сесть прямо на пол и порассуждать: кому что попросить у бабушки.
Самые неожиданные желания высказали мальчики. Польди, оказывается, давно мечтал о приличном костюме, а Макс захотел мотоцикл, но Винифред остановила его:
- Представь себе бабушку с мотоциклом на спине! Нет, такие заказы нельзя делать! Я сейчас скажу, что нужно каждому из вас. Тебе, Польди, надо ручные часы, а тебе, Макс,- расческу, чтобы ты не ходил лохматым!
- Я не хочу расческу! - тут же возмутился Макс.- Уж если Польди надо часы, то и мне тоже!
- Ну, ладно, не будем спорить,- согласилась Винифред.- Значит, вам, мальчики,- часы, а тебе, Этти, что?
- Большую куклу с закрывающимися глазами! - призналась Этти и тихо спросила: - А ты, Винифред, что хочешь?
Мальчики застыли в ожидании ответа. Но Винифред не долго думала.
- Зеркало! - выпалила она.
- Точно! Мы так и знали! - засмеялись ребята, толкая друг друга.
Дети и дальше продолжали бы свое шумное совещание, если бы не позвали на обед.
* * *
Наконец-то приехала бабушка! После долгожданной и восторженной встречи она вручила детям по пакету. Польди и Макс, довольные, с гордостью рассматривали полученные часы. А Этти бережно прижимала к себе куклу, любуясь ее нарядным платьем.
- Ты хотела получить зеркало? - бабушка ласково обняла Винифред.- Я привезла тебе его. Правда, не такое, как ты ожидала. Оно очень ценное, и ты никогда и нигде не найдешь более чистого и ясного, чем это.
Винифред прямо-таки сгорала от любопытства. Слова бабушки были так таинственны, что она думала о зеркале, по меньшей мере, в бриллиантовой оправе.
- Прежде чем развернешь пакет, пообещай мне, что ты один раз в день обязательно будешь смотреть в это зеркало,- сказала бабушка.- Только по честному, хорошо?
- Один раз? - рассмеялась Винифред.- Если хочешь, сто раз!
- Это ей нисколечко нетрудно! - вставил Польди.- Бабушка, ты даже не можешь себе представить, как часто она вертится перед зеркалом!
А Винифред, дрожа от нетерпения, открыла пакет и... онемела от удивления, когда вместо ожидаемого зеркальца увидела небольшую книгу в кожаном переплете. Не веря своим глазам, она пристально смотрела то на бабушку, то на книгу.
- Я привезла тебе, Винифред, карманную Библию.
Бабушка, не обращая внимания на замечания Польди, с любовью обняла огорченную внучку и добавила:
- Каждый, кто с искренним сердцем будет читать ее, обязательно увидит, как он выглядит внутри. Я знаю, в этом доме есть большое зеркало, в которое ты можешь смотреться. Но мне очень хочется, чтобы ты видела и свое внутреннее состояние. Я буду молиться Богу, чтобы ты оценила и полюбила эту книгу, и тогда уж точно никогда не захочешь расстаться с ней.
Бабушка нежно поцеловала внучку, приговаривая:
- Моя маленькая, дорогая Винифред!..
Но Винифред была так сильно разочарована, что, расплакавшись, ничего не сказала и выбежала из комнаты.
- Я так ждала бабушку, так радовалась, что наконец-то получу зеркало...- бормотала она, возмущаясь и негодуя, что желания других были удовлетворены, а ее - нет.
- Неужели бабушка думает, что я - безбожница? Ведь я очень внимательно слушаю, когда дядя читает Библию,- жаловалась она сочувствующему ей Польди.- Но самое ужасное то, что я пообещала каждый день читать ее...
- Ты же не знала, что это книга!
Польди пытался утешить сестру, но его старания были напрасны, Винифред не соглашалась.
- Все равно я должна сдержать слово. Папа говорил, что тот, кто не выполняет обещание - недобросовестный человек. А я не хочу быть такой.
* * *
Вечером, перед тем как лечь спать, бабушка поцеловала внуков, пожелала им спокойной ночи. Возле Винифред она просидела долго. Девочка не скрывала своих чувств, и бабушка видела, что она сильно недовольна.
- Я так ждала тебя, так радовалась твоему приезду... А теперь так разочарована!..- с горечью проговорила Винифред.
- Значит, ты больше ждала подарок, чем меня? - уточнила бабушка.
- Ты даже не представляешь, как мне плохо без зеркала, как оно нужно!
- Я не думаю, что в этом доме есть особая нужда в зеркале,- серьезно возразила бабушка.- Насколько я помню, в ванной висит большое зеркало. Но тебе, дитя мое, очень нужно читать Слово Божье. Это самое лучшее зеркало для внутреннего человека! Может быть, ты полюбишь Библию после того, как я расскажу тебе кое-что...
Бабушка немного помолчала и, когда Винифред притихла, ожидая, что она скажет, тихо проговорила:
- Твой папа в юности очень любил читать Библию. В ней черпал он и мудрость, и силу, и знание,- бабушка невольно вздохнула.
- А сейчас он читает ее? - прошептала удивленная Винифред.
На лице бабушки мелькнула еле заметная тень печали.
- Читает или нет - не знаю. Одно скажу: когда-то, в погоне за счастьем, он пренебрег советами, записанными в Библии, и потерял радость и мир. Но я постоянно молюсь и очень хочу, чтобы он, как блудный сын, возвратился к Богу...
Винифред не слышала, что говорила бабушка дальше. Она вспомнила отца. Как он любил ее! Как часто откладывал работу и играл с ней, отвечал на бесконечные вопросы и слушал выдуманные ею истории! Но иногда его целыми днями и даже месяцами не было дома. Тогда она, несмотря на множество игрушек, чувствовала себя одинокой и никому ненужной.
В памяти промелькнула и другая картина: мать в темном шелковом платье, всегда пахнущая нежными духами. Почему-то она очень редко брала Винифред на колени. А когда она протягивала руки к матери, та всегда с испугом отстраняла ее: "Не трогай меня! Ты помнешь мое платье, растреплешь волосы! Иди лучше к воспитательнице!" И Винифред шла к воспитательнице. А они были разные: и добрые и сердитые...
- Папа... Мой милый папочка!..- уткнувшись лицом в подушку, горько плакала Винифред.
Бабушка, стараясь успокоить, нежно гладила ее по голове. Затем взяла подаренную Библию.
- Не надо плакать, дитя мое! Послушай, что я прочитаю! - И открыв 22-й псалом, она стала медленно читать: - "Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться..."
Винифред внимательно слушала и, как только бабушка закончила, уверенно прошептала:
- Я сдержу обещание и каждый день буду читать папину книгу...
С этого времени Библия так и осталась "папиной книгой", и мысль, что отец когда-то любил читать ее, делала книгу ценной в глазах Винифред.
* * *
Бабушка погостила в Вене всего несколько недель, но успела оказать на детей доброе влияние.
- Ты совсем не старая, бабушка,- заметил однажды Макс.- Только твоя кожа такая морщинистая и волосы белые-белые...
- У тебя такие добрые и красивые глаза! - добавила Этти и погладила бабушку по щекам.
-Да, я тоже это заметила,- подтвердила Винифред, подсаживаясь поближе.- У тебя такие чудесные глаза! Ты что-нибудь делала, чтобы красивой быть?
Бабушка мягко улыбнулась, поправила сбившийся платок и каким-то таинственным голосом сказала:
- Да, дети, я знаю одно чудесное средство для красоты и уже много лет пользуюсь им.
- Ты должна рассказать нам этот секрет! - вскочила Винифред.
- Конечно, с удовольствием! - загадочно посмотрела бабушка в любопытные глаза внучки.- Это как раз то зеркало, которое я недавно подарила Винифред. С юности я каждый день пользовалась этой книгой и, видя себя в ее свете, старалась свято ходить перед Богом. Священное Писание вселяло в меня мир и уверенность, и я с радостью смотрела в будущее. Библия - незаменимое средство для нашего внутреннего человека. Только в свете Слова Божьего можно стать красивым, похожим на Иисуса!
Винифред смотрела на бабушку с каким-то восхищением. Действительно, какая она интересная, как умеет обращаться с каждым!
Дня два назад мать попросила Польди вынести мусор, а он сделал вид, будто не слышит. И только когда она несколько раз напомнила ему, повысив голос, Польди с неохотой выполнил поручение. Бабушка слышала это, но почему-то не вмешалась в разговор.
На следующий день она сидела на веранде и читала книгу. Увидев Польди, подозвала его и спросила:
- Ты читал эту книгу?
- Немного,- кивнул он.
- Интересная, правда? Здесь неплохо описана жизнь наших предков. И хотя они жили в другое время и при других обстоятельствах, были способны совершать те же грехи, что и мы. Некоторые стремились угождать Богу, нуждались в Нем, а другие пытались обойтись без Него. Знаешь, Польди, о каждом из нас тоже пишется памятная книга. И я думаю, что тебе, как и мне, хочется, чтобы в ней было записано только хорошее, правда?
- Конечно, хочется,- кивнул Польди.- Но неужели в ту книгу все-все записывается?
- Да, мой милый, все записывается,- вздохнула бабушка.- Я тоже когда-то несерьезно относилась к своей жизни, к словам и поступкам. Мне казалось, что я не доживу до старости. А вот видишь - уже седая и скоро предстану перед Господом. - Она отложила книгу в сторону.- Так будет и в твоей жизни, Польди. Знай, что за все придется дать отчет Господу. Старайся поступать свято и честно. Помогай маме, ты ведь старший в семье. Будь примером для младших. Кстати, ты не заметил, что в последнее время мама как-то плохо выглядит? Может, ее кто-то огорчил или она больна?
Густой румянец покрыл лицо Польди: он вспомнил вчерашнее непослушание... Ничего не ответив бабушке, он куда-то исчез.
Через несколько минут Польди уже крутился на кухне, делая вид, что ему что-то нужно. Мать была немало удивлена, когда он неожиданно спросил:
- Мама, у тебя болит голова?
- С чего ты взял это?
- Мне кажется, что в последнее время ты плохо выглядишь...
- Нет, сынок, я не больна, слава Богу! - устало улыбнулась мама.
- Я вчера огорчил тебя, когда мусор не хотел выносить... Прости меня...
- Прощаю,- взволнованно ответила мать, радуясь, что сын осознал свое неправильное поведение.
Польди облегченно вздохнул. "Теперь всегда буду стараться сразу же слушаться..." - твердо решил он и, весело насвистывая, выскочил на улицу.
* * *
Через несколько дней бабушка засобиралась домой.
- Бабушка, живи, пожалуйста, у нас! - упрашивала Этти.- Разве тебе здесь плохо?
- Хорошо, моя деточка, хорошо мне с вами,- мягко подтвердила бабушка.- Да вот только старое дерево ни как не поддается пересадке. Я хочу возвратиться в свой старый тихий дом. Да и что скажет моя Хильда, если я не приеду? Нет уж, надо собираться, детки!
- И Хильда пусть переезжает к нам! - не сдавалась Этти.
Но Польди был против переезда бабушкиной домработницы. Он хорошо помнил, как она отодрала его за уши за то, что мучил кошку.
И все же никакие уговоры не помогли - бабушка твердо решила ехать домой, в свой тихий Шварцвальд. На прощание она пошла с детьми в город на прогулку, намереваясь угостить их мороженым в шоколаде.
На улице, как всегда, было многолюдно и оживленно. Бабушка, не любившая городской сутолоки и шума, торопилась поскорее выбраться за город. Однако это было нелегко: большие витрины магазинов привлекали внимание детей, особенно Винифред. То и дело приходилось останавливаться и окликать то одного, то другого.
-Какое чудесное платье! - восхищалась Винифред.- Как хорошо тетя Стефа выглядела бы в нем! Бабушка, ну не торопись! Дай полюбоваться!..
А бабушка озабоченно качала головой: "Не пошла бы она по следам матери..."
Возле парка, вдыхая аромат прекрасно пахнущих осенних цветов, они остановились, ожидая автобуса.
- Ой, посмотрите, какое замечательное платье! - вдруг вскрикнула Винифред, широко раскрыв глаза, в которых мелькнула то ли зависть, то ли восторг.
К остановке, не спеша, подошла девушка в красивом бальном платье. Волосы ее были модно причесаны, в них блестело какое-то дорогое украшение. Девушка нетерпеливо посматривала по сторонам и, казалось, куда-то торопилась, боясь опоздать.
А Винифред, любившая все красивое и изящное, не сводила с нее глаз и тоже не могла стоять спокойно. Искренне восхищаясь, она теребила то одного, то другого:
- Бабушка, ну посмотри, какое чудесное платье! Правда? А туфли! Польди, посмотри, какие прелестные туфли. Я еще никогда не видела таких!..
Вдруг Винифред словно поперхнулась и прошептала:
- Но она почему-то плачет?!
Люди, ожидавшие автобус, тоже обратили внимание на разодетую девушку, которая, тщетно стараясь скрыть слезы, вдруг резко повернулась и пошла через площадь. Какая-то женщина остановила несчастную и участливо спросила, в чем она нуждается.
- Мне уже никто не может помочь! - рыдая, выдавила в ответ девушка.
И вдруг, прежде чем кто-либо смог ей помешать, девушка бросилась под колеса быстро движущегося трамвая.
Раздался крик. Заскрипели тормоза. Сбежались люди. Тут же примчалась "скорая помощь", и девушку, истекающую кровью, увезли в больницу.
Стоящие на остановке были потрясены увиденным. Дети дрожали от страха, прижимаясь к бабушке. Этти, закрыв лицо руками, уткнулась в бабушкину юбку и плакала навзрыд. А Винифред не сводила глаз с места, где только что лежала искалеченная девушка и пыталась осмыслить происшедшее: "Значит, она была очень несчастна... Неужели внешняя красота обманчива?.."
На этом прогулка закончилась. Бледные и перепуганные, дети, вслед за бабушкой, поплелись домой. Потрясенные увиденным, они целый день только и говорили о несчастье. И лишь Винифред не вымолвила ни слова. Вечером, выслушав переживания детей, отец сказал:
- Когда-нибудь я возьму вас с собой в больницу, чтобы вы хоть немного узнали, сколько там горя и слез... И все же люди отвергают Бога, Который хочет избавить их от разочарований и дать им жизнь вечную. Многие стараются заглушить голос Божий всякими развлечениями и в конце концов идут в погибель. Под маской смеха и легкомыслия прячется так много скорби и отчаяния! Как вы думаете, является ли парк отдыха признаком радости и счастья?
- А что это за парк? - бабушка удивленно подняла глаза.- Сколько живу и не знаю, что это такое.
- Это место, любимое всеми жителями Вены. В парке есть все для развлечений: и лодки-качели, и канатная дорога, и колесо обозрения, и комнаты смеха, множество выставок и всяких привлекательных мероприятий. При свете огней и непрекращающейся музыке кажется, что там царит радость и счастье. Многие надеются забыть там свое горе, найти какое-то утешение, но бесполезно. Без Бога нигде нет ни радости, ни покоя, ни мира. Люди уходят из этого парка одинокими и несчастными. Не зная смысла жизни, они погибают в грехах, нередко кончая жизнь самоубийством.
Я хочу когда-нибудь повести туда детей и издали показать место, где люди обманывают себя, стараясь найти покой в веселье, а не в Боге.
- Папа, а когда мы пойдем туда? - не вытерпели ребята, готовые отправиться в парк хоть сейчас.
- Не могу сказать, когда именно, но постараюсь выбрать время,- пообещал отец. - Когда вы станете взрослыми, то будете благодарить Бога за то, что выросли в христианской семье и не окунулись в грехи этого мира...
В этот вечер Винифред читала Библию с большим желанием. До сих пор она каждый день прочитывала несколько стихов только потому, что обещала бабушке. Но сегодня, после пережитого волнения, она нуждалась в особом Божьем утешении. Наугад открыв Библию, она прочитала: "Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего). И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек".
Теперь эти слова не казались совсем непонятными. Винифред невольно стала сравнивать свою жизнь со Словом Божьим. Неожиданно для самой себя она поняла, что ей очень даже нравится мир со всеми его прелестями...
Неужели бабушка права? Значит, и в самом деле Библия - зеркало для внутреннего человека?!
* * *
Вскоре бабушка, несмотря на все уговоры, уехала в свой тихий Шварцвальд. А жизнь в доме доктора Франка текла своим чередом: дети ходили в школу, отец - на работу, а мать управлялась по хозяйству.
Однажды доктора Франка вместе с женой пригласили в соседний город на конференцию врачей. Это известие немало взбудоражило детей. Еще бы, целых два дня они будут без родителей! И хотя старая домработница Екатерина неплохо заменяла им мать, дети радовались предоставленной возможности быть хозяевами и с восторгом распределяли домашние обязанности.
Винифред вызвалась исполнять роль матери, Польди - отца, Макс - решил помогать на кухне, а Этти, как всегда, должна была всех мирить.
- Надеюсь, вы будете вести себя хорошо и не станете делать ничего, что мы вам не разрешаем,- сказала мать, целуя каждого на прощанье.
После завтрака Винифред, Польди и Этти шумно играли в детской, оживленно рассказывали разные истории, бегали, смеялись, пели. Екатерина, чрезмерно любившая Макса, позволила ему помогать ей готовить обед. В результате кухонная мебель оказалась испачканной рисовой кашей и сливовым вареньем, но обед все же удался на славу, и домработница при всех поблагодарила Макса за помощь. Вечером все собрались в гостиной, и Польди, копируя отца, читал Библию. После молитвы, довольные прожитым днем, дети пошли спать.
А на следующее утро Польди, Макс, Винифред и Этти долго придумывали, как провести время, чтобы всем было интересно. Хотелось чего-нибудь необыкновенного.
- Давайте поедем в парк! - неожиданно предложил Польди.
- Замечательно! - подхватила Винифред, подскочив от радости.
- Я думаю, папа будет недоволен, если мы поедем без него,- робко возразила Этти.
- Он же сам хотел, чтобы мы посмотрели,- поддержал старших Макс.- Мы ему все расскажем!
Не прислушиваясь к голосу совести и возражениям Этти, дети открыли копилку, достали из нее деньги и, ничего не сказав домработнице, выбежали на улицу. Трамваем добрались до нужного им места и возбужденные остановились у входа в парк.
- Давайте купим мороженое и поедем домой,- нерешительно предложила Этти.- А то нам попадет от папы!
- Да не бойся, Этти,- уговаривала Винифред,- мы так долго ехали, а теперь - назад...
- Раз приехали, значит, все посмотрим! - твердо заявил Польди и смело шагнул к воротам.
Остальные последовали за ним. Сделав несколько неуверенных шагов, дети оказались в шумной толпе, увлекающей их за собой. Они то и дело крутили головой, слушая различные приглашения.
"Здесь можно посмотреть на величайшее чудо мира!" - зазывал коренастый мужчина. "Внимание! Кто хочет знать..." - раздавалось в другом конце аллеи. Из репродукторов неслась оглушительная музыка. Возле каждого балагана толпились люди, и дети шагали дальше, с любопытством глядя по сторонам. Около вывески: "Зал восковых фигур. Детям вход запрещен!" они остановились. Как раз то, что запрещалось, было таким заманчивым и интересным! Дети долго стояли возле входа, обдумывая, как бы проникнуть внутрь.
- Мы выглядим почти как взрослые. Может быть, нас впустят и не обратят внимания, что мы дети? - робко протянул Польди.
- Ты хочешь обмануть контролера? - рассмеялась Винифред.- Не стоит этого делать. Вот увидишь, я обойдусь и без этого!
Она уверенно подошла к кассиру.
- Сделайте, пожалуйста, исключение, впустите нас посмотреть, хотя мы еще дети!
Женщине, по-видимому, понравилась честность Винифред.
- Я это вижу,- благосклонно подтвердила она.- Так как сейчас очень мало посетителей, я впущу вас. Только вы должны заплатить за билет полную стоимость!
И хотя сумма оказалась немалой, любопытство превозмогло, и дети согласились. Кассир приняла горсть мелочи и распахнула перед ними дверь.
Волна холодного воздуха пахнула в лицо, и таинственная тьма объяла детей.
- Я боюсь,- шепнула Этти, хватаясь за руку Винифред. Макс тоже старался держаться поближе к старшим и несколько раз натыкался на Польди.
- Макс, иди рядом и не наступай на пятки! - сердито буркнул он.
Неожиданно открылся занавес, и дети испуганно отшатнулись. Перед ними стоял человек невероятной величины, в руках у него была большая праща. Надпись сообщала: "Голиаф".
- Хорошо, что он из воска...- заметил Польди.
Потом одна фигура сменялась другой. Они были как настоящие, только немые и холодные. Герои различных сказок перемешались с библейскими сюжетами, вызывая у детей неприятное ощущение.
Вот, например, картина: на тропинке лежит человек. На лице у него красные полосы крови. Вдалеке виднеется убегающий убийца. Увидев это, Этти вскрикнула и смертельно побледнела.
- Пойдем скорее отсюда! - прошептала она.
- Потерпи немного, Этти,- не соглашался Польди.- Еще чуть-чуть посмотрим!
Однако следующая картина была еще ужаснее, и дети, в темноте натыкаясь друг на друга, выскочили из зала.
- Ну как, понравилось вам? - крикнула вслед кассир.
- Ужасно! - откровенно призналась Винифред.
Лишь отойдя на порядочное расстояние, дети остановились. Этти обеими руками размазывала по щекам слезы.
- Я хочу домой! - твердила она.- Пойдемте домой!
- Мы больше не пойдем туда, где страшно,- старалась уговорить ее Винифред.- Поверь мне, Этти, сейчас будет самое интересное! Мы купим что-нибудь вкусное и покатаемся на карусели!
Ее слова подействовали на Этти успокаивающе. А когда они остановились возле киоска, в котором продавали жареные каштаны и вареную кукурузу, Этти окончательно повеселела. Немного полакомившись, дети направились к колесу обозрения.
* * *
А дома Екатерина давно приготовила ужин и нетерпеливо ходила от окна к окну, то и дело поглядывая на калитку.
- Куда же они ушли? - вздыхала она.- Разве можно столько времени играть на улице? Небось, проголодались уже... Да и темнеет нынче рано... Где же они?
Часы показывали семь, а детей все еще не было. Через час приехали родители.
- Ребятишек нет дома!..- открыв дверь, чуть не плача, проговорила Екатерина.- Еще до обеда ушли и до сих пор нет... Не знаю, что и думать...
Доктор Франк, полагая, что дети поехали кататься на трамвае, сразу же отправился на вокзал. Через время он вернулся ни с чем.
Зная единственный источник утешения, доктор Франк с женой склонились на колени и в молитве обратились к Всемогущему Богу, Который все знает.
Вдруг зазвонил телефон. Это было печальное сообщение из больницы, куда только что доставили Винифред в бессознательном состоянии.
Через полчаса супруги Франк стояли уже у входа в больницу, окруженные плачущими детьми.
- Я виноват, папа! Это я придумал идти в парк! Я виноват! - твердил Польди, не смея поднять глаз, из которых одна за другой катились крупные слезы.
- И я,- всхлипывала Этти.
- И я,- вторил Макс, шмыгая носом.
Запинаясь и перебивая друг друга, дети рассказали, как все произошло.
Несчастье случилось неожиданно. Когда нужно было заходить в кабину гигантского колеса, Этти испугалась и отказалась садиться. Дети стали уговаривать ее и из-за этого задержались. Но время посадки кончилось, и они, поспешно заняв места, забыли закрыть кабину на задвижку. Когда же поднялись довольно высоко, Этти оперлась на дверь, и та распахнулась! Винифред в одно мгновение оттолкнула сестру, а сама, не удержав равновесия, рухнула вниз...
Положение пострадавшей было очень серьезным. Доктор Франк остался дежурить возле нее, а мать с уставшими и измученными детьми уехала домой.
* * *
Врачи установили, что у Винифред поврежден позвоночник. Узнав о несчастье, из Испании сразу же приехали ее родители. Но Винифред была настолько слаба, что не могла даже говорить. Профессор Франк был безутешен. Его жена, потрясенная увиденным, истерично плакала вместо того, чтобы как-то ухаживать за дочерью.
Родители не могли долго задерживаться и через несколько дней уехали, оставив для дочери много гостинцев, которые, к сожалению, теперь не радовали ее.
Для Винифред это было очень трудное время. Хотя тетя с дядей делали все возможное, чтобы как-то развеселить ее и отвлечь от грустных мыслей, она часто безутешно плакала. Многие специалисты осматривали больную, но ничем не могли помочь. Их единственным предписанием было: лежать на спине тихо и неподвижно.
Винифред всем своим существом восставала против такого решения. Неужели она больше никогда не будет ходить и делать все, что ей хочется, как это было раньше? Как-то раз тетя принесла в больницу письмо от Бетти: "Моя милая Винифред! Я представляю, как тяжело тебе долго и неподвижно лежать. Но подумай хорошенько: может, через эту болезнь Господь хочет что-то сказать тебе? Будь внимательна к Его тихому голосу, который мягко и ненавязчиво будет звучать внутри тебя. Часто мы так заняты своими делами, что Богу приходится останавливать нас. Подумай, не происходит ли подобное с тобой..."
Эта мысль была для Винифред совсем новой, и она долго думала о прочитанном. А тут как раз пришло письмо от бабушки. Она напоминала почаще читать Библию, потому что только Священное Писание может дать исчерпывающий ответ на все волнующие нас вопросы.
С тех пор Винифред стала чаще читать маленькую книгу в кожаном переплете.
* * *
Нередко у людей, которые переносят какие-либо физические страдания, пробуждается большое стремление к Богу. Так было и у Винифред, жизненный путь которой до сих пор был легким и беззаботным. Долгие дни болезни дали ее духовному взору совершенно новое направление. И хотя порой ею готово было овладеть отчаяние, она училась смиряться и становилась более спокойной, утешаясь Словом Божьим, Его обещаниями.
Однажды, когда боль была очень сильной, в памяти Винифред четко всплыли слова из Библии, прочитанные накануне: "Любовью вечною Я возлюбил тебя и потому простер к тебе благоволение". Эти слова оказались для нее неожиданным откровением.
"Неужели Господь любит меня? - застучало в сознании.- Ведь воскресную школу я посещала только потому, что туда ходили мои братья и Этти. По вечерам я слушала проповеди дяди и сидела спокойно не потому, что мне было интересно, а потому, что в семье был такой порядок которого придерживались все... Я читала подаренную Библию не потому, что любила Бога, а только из-за того, что пообещала бабушке...
Если Иисус любит меня, то почему я страдаю? Неужели в этом может быть Его благоволение?"
Винифред беспокойно металась в постели, не зная, где найти ответы на эти вопросы.
Врачи, сознавая свое бессилие помочь страдающей девочке, с озабоченным видом склонялись над Винифред, в глазах которой, казалось, застыл единственный вопрос: "Я умру?" Никто не осмеливался ответить на него, и от этого Винифред становилось еще страшнее. С каждым днем состояние ее заметно ухудшалось.
Пришла зима. Во дворе ослепительно сверкал снег. Винифред знала, что в эти дни дети гуляют на улице, катаются на санках. Скоро наступит Рождество, а она... Она должна неподвижно лежать, лежать только на спине. А может быть... Может быть, она должна умереть?
Умереть... Каким ужасным казалось Винифред это слово! Нет, она не хотела умирать, она сильно боялась смерти...
"А что, если я и в самом деле умру? Что тогда?" - не раз думала она. Этот вопрос не давал ей покоя и увеличивал и без того ноющую боль.
Винифред понимала, что не готова к смерти, не готова к встрече с Богом. В памяти, как на огромном экране, один за другим, всплывали плохие слова и поступки, за которые неумолчно осуждала совесть. Винифред всегда хотелось выглядеть красивой и производить на всех хорошее впечатление. Наружное, показное было для нее важнее всего, о Боге она почти никогда не думала...
Нерешительно Винифред открыла Библию и чуть слышно прошептала:
- "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят". Вот именно, чистые сердцем,- невольно вздохнула она.- А во мне столько гордости, зависти, высокомерия... Значит, я не увижу Бога?..
Винифред лихорадочно листала Библию, пытаясь найти успокоение для себя, но тщетно. Все прочитанное только обвиняло ее. И вдруг она поняла, что бабушка действительно права: Библия - в самом деле зеркало, в котором можно увидеть свое внутреннее состояние!
Еще никогда Винифред не сознавала себя погибшей грешницей так ясно, как сейчас.
"Господь теперь не будет любить меня..." - пронеслось в голове, и холодный пот выступил на лбу.
- Боже мой! Боже мой! - шептала она безутешно.- Неужели я умру?.. Ведь я не имею права быть на небе!..
Винифред не выдержала угрызений совести. Она решительно нажала на кнопку вызова медсестры. Когда же та тихими шагами вошла в палату, то застала Винифред заплаканной, с Библией в руках.
- Я так боюсь смерти...- всхлипнула Винифред.- Ведь у меня сердце нечистое... Господь не возьмет меня на небо...
Сестра сочувственно выслушала исповедь Винифред и уверенно сказала:
- Иисус может сделать твое сердце чистым. Для этого Он и приходил на землю, для этого умер на позорном кресте. Он понес наказание вместо нас, понимаешь? Теперь всякий, кто поверит Господу и полюбит Его больше всего, получит от Него чистое сердце и жизнь вечную... После беседы они вместе молились.
- Господь дорогой, прости меня! - тихо шептала Винифред.- Ты ведь знаешь мое гордое, грешное сердце. Очисти меня Своей Кровью. Благодарю Тебя, Иисус, что Ты умер на Голгофе и за мои грехи! Я хочу быть Твоей, чтобы Ты жил в моем сердце. Прими меня... Аминь.
После молитвы Винифред, счастливо улыбаясь, облегченно произнесла:
-Теперь мне не страшно умирать, Иисус простил все мои грехи... Прошу вас, подчеркните в моей Библии все стихи, которые читали. Я хочу их потом еще почитать...
* * *
На следующее утро Винифред проснулась бодрой и жизнерадостной. За окном стояли запорошенные снегом деревья, сверкающие на зимнем солнце, а на столе красовалась корзинка с ярко-красными розами. Их прислал отец.
Винифред глубоко и радостно вздохнула. Как большой подарок от Бога приняла она наступающий день. Ведь она уже не надеялась дожить до него!
Сложив руки, счастливая Винифред закрыла глаза и восторженно прошептала:
- Господи! Я благодарю Тебя за новый день, за красивое утро, за цветы от папы и за то, что Ты спас меня. Помоги мне, Иисус, терпеливо переносить боль, не капризничать и быть благодарной Тебе за все. Аминь.
Винифред знала, что теперь каждый час ее жизни, будь это один день, неделя или месяц - все будет принадлежать Богу. Нечто удивительное произошло в ее сердце, и она, не любившая половинчатости, полностью отдалась Богу и крепко полюбила Его.
Тетю, посещавшую ее каждый день, Винифред встретила необычно:
- Простите меня, тетя Стефа, за непослушание! Я обещала не делать того, что вы не разрешаете, а потом уговаривала Этти покататься на колесе обозрения... Если бы мы не пошли туда, не было бы этого несчастья. Простите меня, что я столько хлопот принесла вам!
- Прощаю, деточка, прощаю,- растроганно произнесла тетя и, наклонившись, крепко поцеловала племянницу.- Я вижу, что это несчастье не прошло даром - через него Господь коснулся твоего сердца... Слава Богу! Он никогда не ошибается и, допуская горе, хочет, чтобы мы и тогда надеялись на Него и не переставали любить Его.
* * *
Хотя здоровье Винифред заметно не улучшилось, боли немного утихли, и на Рождество дядя Павел привез ее домой.
Такого радостного состояния Винифред еще не переживала. Она чувствовала себя счастливой и нужной в кругу родных. Польди, Макс и Этти изо всех сил старались чем-нибудь порадовать сестру и наперегонки исполняли малейшее желание, ни на минуту не оставляя ее. Польди то и дело поправлял подушку, в чем совершенно не было нужды.
- Спасибо, Польди, ты так внимателен ко мне! А я совсем не заслужила этого... Помнишь, как часто я не уступала тебе и всегда хотела командовать? Прости меня...
Услышав это, Польди стал подозрительно часто кашлять и сморкаться.
- Что с тобой? Ты простудился? - озабоченно спросила Винифред, ничего не подозревая.
- Нет. Что-то глаза слезятся,- мотнул он головой и выскочил из комнаты.
Мысль, что Винифред никогда больше не будет ходить, приводила Польди в ужас. Сегодня утром отец сказал, что врачи не питают никакой надежды на ее выздоровление. Польди думал, что Винифред ничего не знает об этом. И когда он размышлял обо всем случившемся, слезы застилали ему глаза - было очень жалко сестру.
Однако Винифред радостно улыбалась и вместе со всеми пела рождественские гимны. Сияющими глазами она смотрела на елку, сверкающую разноцветными огнями, на веселых, жизнерадостных детей и совсем не так, как раньше, понимала праздник Рождества. Теперь это был не только день елки, подарков и шумной радости, а день, в который родился ее Спаситель.
Винифред была безмерно счастлива от сознания, что Сын Божий родился также и в ее сердце.
А вечером, когда доктор Франк перенес Винифред на постель, она заплакала от умиления: как заботливо все было устроено здесь для нее!
Возле кровати стояла небольшая тумбочка, и потому "папина книга" была всегда под рукой. Приятно пахло смолой, потому что где только можно было, дети примостили веточки ели, украсив их разноцветными лампочками.
Сердце Винифред переполнилось невыразимой любовью и к Богу и к домашним, которые сделали для нее все, что только смогли. Чем могла она воздать за все это добро?
Немного успокоившись, Винифред открыла Библию и прочитала: "И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь".
"Теперь и мне нечего бояться,- радовалась Винифред, повторяя: - Иисус родился в моем сердце! Даже если придется всегда лежать, Он поможет мне все перенести!"
Она отложила в сторону книгу, устало откинулась на подушку и спокойно уснула.
* * *
На смену зиме пришла весна. А Винифред, прикованная к постели, все еще лежала в своей комнате. Там же отметила она свое четырнадцатилетние.
Проходили дни, недели, месяцы, а в здоровье Винифред не было особых изменений. Врачи окончательно установили, что она никогда не сможет ходить и советовали переменить климат для укрепления ослабевшего организма.
Как раз в это время пришло письмо от бабушки. Переживая за внучку, она предлагала перевезти Винифред к ней, в Шварцвальд, надеясь, что сосновый воздух подействует на больную благотворно.
Польди, Макс и Этти не хотели расставаться с Винифред и в один голос запротестовали. Они пытались убедить родителей, что никто другой не сможет так хорошо ухаживать и заботиться о Винифред, как они. Однако все доводы оказались недостаточными, и им пришлось согласиться с решением старших. Когда же родители пообещали, что дети на каникулы тоже поедут в Шварцвальд, они успокоились и с радостью проводили сестру в далекий путь.
Для Винифред это путешествие было очень утомительным, но она не роптала, не возмущалась. И только оказавшись в бабушкином доме, на постели около окна, она облегченно вздохнула и замерла, наслаждаясь удивительной тишиной.
Через время Винифред приоткрыла глаза: за окном, словно раскинутый ковер, расстилался сочный зеленый луг, усыпанный разными цветами. А вдалеке виднелся лес. Стройные сосны возвышались над пушистыми елями, устремляясь вершинами в небо.
- Какая красота! - восторженно шептала Винифред. Постепенно и на этом месте для нее все стало знакомым и дорогим. Особенно ей нравилось время, когда бабушка присаживалась около постели и тихо читала Библию или рассказывала что-нибудь про отца.
Несчастье, постигшее Винифред, способствовало ее раннему духовному развитию. Она много читала Библию и стремилась быть похожей на Иисуса. Ей не хотелось быть бездеятельной, и она занялась перепиской.
Винифред писала не только детям доктора Франка, Бетти и родителям. Через больницу она узнала адреса таких же страждущих, как сама, и стала переписываться с ними. Ее простые, сердечные письма, в которых она рассказывала о любви Божьей, радовали и утешали больных.
Бабушка поняла, что Винифред станет намного легче, если она будет чем-то занята. Как-то раз она спросила:
- Винифред, ты любишь детей?
- Конечно! - не задумываясь, ответила она.
- Может, ты начала бы заниматься с теми, кто отстает в учебе?
- А разве я справлюсь? - округлила глаза Винифред и тут же оживилась: - Конечно, я с удовольствием бы... Но как это сделать?
* * *
Через некоторое время в комнате Винифред поставили несколько только что сделанных столиков, и на следующий день туда робко вошли десять мальчиков и девочек. Они смущенно приблизились к учительнице, полулежащей в подушках, и, покоренные ее ласковым голосом, внимательно выслушали первый урок.
Так началась учеба, которая принесла много радости как учительнице, так и ученикам.
А бабушка с радостью наблюдала, как покрывались румянцем щеки Винифред. Она усердно готовилась к каждому занятию и, увлеченная этим, намного меньше жаловалась на боль в позвоночнике.
Вскоре дети подружились с Винифред и уже с нетерпением ожидали следующего занятия. Теперь они шумно входили в дом и с восторгом наблюдали, как их учительница восхищалась скромными букетиками полевых цветов, как радовалась их приходу.
Особенно нравились детям уроки по изучению Слова Божьего. А начались они так.
Как-то раз Винифред, загадочно улыбаясь, попросила:
- Бабушка, подай, пожалуйста, мое любимое "зеркало"!
Дети с удивлением вытянули шею, пытаясь догадаться, для чего оно нужно учительнице. Они в недоумении притихли, увидев в ее руках небольшую книгу в кожаном переплете.
- Хочу вам сказать, что Библия на самом деле - зеркало для внутреннего человека. Это самое драгоценное, самое удивительное зеркало!
Дети недоверчиво переглянулись.
- Когда я стала смотреться в него, то увидела в себе много злого: и зависть, и гордость, и высокомерие, и обиды. Сама я не могла избавиться от всей этой грязи, а мне так хотелось иметь чистое сердце, чтобы увидеть Бога! Только Иисус Христос смог помочь мне. Ведь Он пострадал на Голгофском кресте за грехи всех людей - и за мои и за ваши. И когда я раскаялась перед Ним, Он простил меня и теперь живет в моем сердце! - Винифред говорила восторженно, и глаза ее светились счастьем.
- Дайте мне посмотреть вашу Библию! - попросил мальчик, беспокойно ерзающий на скамейке.- Может, и я увижу свое сердце?
Винифред протянула Библию, но через минуту он смущенно возвратил ее.
- Я ничего не увидел. Это совсем не зеркало, а книга,- огорченно вздохнул он.
Винифред пришлось долго объяснять о сердце и о тех пятнах, которые могут быть на нем.
- А чтобы увидеть эти грехи и попросить прощения,- закончила Винифред урок,- нужно читать Библию, и просить Бога, чтобы Он открыл, что есть в вашем сердце неугодное Ему.
Как-то раз Винифред рассказывала детям, как Иисус Христос исцелял больных.
- А почему Иисус тебя не исцелил? - неожиданно вырвалось у кого-то, и несколько пар пытливых глаз застыли в ожидании ответа.
Бабушка тоже затаила дыхание. Она старательно оберегала свою любимицу от подобных разговоров, а сейчас Винифред нужно было перед всеми дать ответ.
- Придет время, и Бог обязательно исцелит меня, а пока, видимо, Он считает, что так будет лучше,- слегка улыбнулась Винифред.- Хотя мне до сих пор не понятно, почему я должна лежать, тогда как другие ходят, но меня утешают слова Христа: "...Что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после". Когда я встречусь с моим Господом, тогда все пойму...
Бабушка украдкой вытерла слезы, выступившие на глазах, и мысленно вознесла хвалу Богу.
- И еще скажу одно: если бы я была здорова, то у вас не было бы этих уроков,- Винифред посмотрела на ребятишек, которые многое не поняли из ее объяснения и только, услышав последние слова, радостно закивали головой.
* * *
И снова наступило Рождество. Уже третий раз Винифред встречала этот праздник в постели. В этом году она пригласила на рождественский вечер своих учеников и рассказала им о рожденном в бедных яслях Спасителе мира. После этого дети пели, рассказывали стихи. Потом все помолились и после скромного угощения, довольные, разошлись по домам.
Винифред была очень утомлена, но сердце ее ликовало. Она прикрыла глаза и, вспоминая радостные лица детей, чуть слышно прошептала:
- Благодарю Тебя, Господь, за то, что принадлежу Тебе! Ты ведешь меня нелегким путем и хочешь, чтобы я рассказывала другим о Твоей великой любви. Я прошу Тебя о детях, которые сегодня слышали Благую Весть: пошли им искреннее желание посвятить свою жизнь Тебе...
В это время у ворот остановилась легковая машина и раздался звонок. Через несколько минут в зал быстрыми шагами вошел высокий, уже не молодой мужчина.
- Папа! Мой милый папочка! - открыв глаза, вскрикнула Винифред и тут же оказалась у отца на руках.
Радости не было границ. Хильда захлопотала на кухне, а бабушка стала торопливо накрывать на стол.
В этот вечер они сидели за столом, пока на елке не догорели свечи. Потом отец отнес Винифред в постель.
Мать прислала дочери много подарков, но сама не приехала. Она боялась, что не выдержит тишины этого маленького провинциального городка и не сможет смотреть на страдания своей Винифред. Профессор Франк старался скрыть свою печаль от родных, но Винифред хорошо понимала его и всеми силами старалась ободрить:
- Это тоже надо терпеть, папа...
Отец пристально посмотрел в глаза дочери и понял, что за время пережитых страданий с ней произошло что-то удивительное и хорошее.
* * *
Был канун Нового года. Прощание с прошедшим годом всегда таит в себе нечто особенное, грустное и немного торжественное... 365 дней кануло в вечность... Начинается новая глава в книге жизни...
В этот вечер бабушка плохо чувствовала себя и рано ушла отдыхать. Хильда приготовила ужин и тоже отправилась в гости к своей старшей сестре.
Профессор Франк и Винифред остались одни. Глядя на утомленное лицо своей любимицы, отец нежно спросил:
- Доченька, тебе трудно было переносить те ужасные боли? - он запнулся, думая о безнадежности ее положения и, не дождавшись ответа, добавил: - И сейчас... тебе очень тяжело?
Винифред ответила не сразу, как бы прислушиваясь к себе.
- Да, папа, мне было очень тяжело...- посмотрела она ему в глаза.- Знать, что никогда не буду ходить, быть совсем беспомощной и зависимой от других - это было невыносимо. И если бы не Господь и твоя Библия....
- Моя Библия? - вскинул брови отец.
- Да. Бабушка рассказывала, что в молодости ты любил читать ее,- Винифред протянула отцу небольшую книгу в кожаном переплете.
- Моя Библия...- прошептал профессор, бережно открывая ее.- Спутница моей юности...
Он умолк и, положив книгу на стол, стал жадно читать страницу за страницей. Слово Божье касалось сердца несчастного грешника и открывало его нищету, бедность и бесцельность. Известный археолог, никогда не робевший перед огромной аудиторией, не сдерживаясь, плакал. Он понял свою вину перед Богом, понял никчемность жизни без Него и в смирении склонил колени...
Сокрушаясь о своих грехах, о бесцельно прожитых годах, профессор Франк просил у Бога милости и прощения. А в соседней комнате на коленях стояла его мать. Она умоляла Бога о спасении сына... В первые минуты наступающего года Господь ответил на ее молитву - Отто Франк стал дитем Божьим.
Через два дня пришло небольшое письмо от матери Винифред. Уставшая от бессмысленной жизни, она писала:
"...Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой и несчастной, как в канун Новою года. После нелегкой внутренней борьбы я вдруг поняла, что должна быть возле моего страдающего ребенка. Отто, мне так стыдно за свое прошлое!.. Прости меня, что я была занята только собой и никогда не заботилась о тебе, о Винифред...
Отто, напиши мне, как ты смотришь на то, чтобы нам купить домик в Шварцвальде, недалеко от твоей мамы? Мне так хочется пожить вместе с вами тихой, спокойной жизнью. Твоя мама - настоящая христианка, и я думаю, что она поможет мне жить по-новому. О, как я сейчас несчастна!.."
Дочитав письмо, профессор тут же преклонил колени и стал умолять Господа о своей жене:
- Спаси ее, Боже! Откройся ей, чтобы и она полюбила Тебя и мы могли всей семьей славить Тебя!..
Потом он поспешил в комнату к Винифред:
- Доченька, я принес тебе радостную весть: к нам скоро приедет мама и Бетти!
- Неужели?! - воскликнула Винифред, счастливо сверкнув глазами.- Теперь мы всегда-всегда будем вместе, и мама тоже полюбит Иисуса!
Только и всего
Как всегда, Юра и Павлик вместе возвращались из школы домой и о чем-то шумно рассуждали, энергично размахивая руками.
— Не понимаю, что случилось с моими часами? — неожиданно переменил разговор Юра и с тревогой посмотрел на часы.
— Может, ты уронил их? — Павлик завистливо глянул на друга и подумал: — "Если бы у меня были часы... я никогда не махал бы так руками!"
Но Юра, словно не расслышав вопроса, молча шагал рядом.
— А может, ты их нечаянно стукнул? — терялся в догадках Павлик.
— Да ты что?! Такого не может быть! — категорично возразил Юра. При этом нотки возбуждения и самодовольства зазвучали в его голосе.— Ведь это же папин подарок' Мне они очень нравятся, и я берегу их. Но почему-то они отстают...
— Тогда это просто заводской брак,— заключил Павлик и, подражая взрослым, безнадежно махнул рукой: — А, впрочем, давай зайдем в мастерскую, Иваныч посмотрит... Он, вообще-то, хорошо ремонтирует...
Мальчики повернули за угол дома. Пройдя с полквартала, они оказались возле небольшой мастерской и уверенно толкнули дверь.
За барьером, на полках, стояло много разнообразных часов. За столом, склонившись над большими настенными часами, сидел щупленький старичок с приятным лицом и жиденькими седыми волосами. Вскинув голову, он устремил на вошедших свой единственный глаз.
В народе говорили: "Иваныч одним глазом видит больше, чем кто другой двумя".
— Ну, молодые люди, рассказывайте, зачем пожаловали? — Приветливо улыбнувшись, часовой мастер поднялся навстречу оробевшим ребятам.
Павлик толкнул локтем немного смущенного Юру. Тот, опомнившись, невнятно проговорил:
— Мои часы плохо идут... Может, вы их посмотрите?
Пока Юра, расстегивая ремешок, снимал часы, старичок еще раз приятно улыбнулся, оглядывая подростков с головы до ног. Затем взял увеличительное стекло и стал внима­тельно рассматривать механизм. Вдруг он недовольно поморщился и покачал головой.
— Наверное, пружина лопнула,— с видом знатока прошептал Юра.
— Нет, молодой человек, ты ошибся! — мягко возразил старый мастер.— На одну из самых чувствительных шестеренок попала пылинка. Поэтому часы постоянно отстают на долю секунды.
— Только и всего?! — удивленно протянул Юра.— Какой пустяк! А я-то думал...
Старичок строго посмотрел на него поверх увеличительного стекла. Как глубоко проникал в душу этот взгляд! Ребятам казалось, что Игнат Иванович видит их насквозь, словно открытый механизм часов.
А старый мастер, как будто не обращая внимания на съежившихся подростков, стал негромко рассуждать:
— Да, только и всего!.. Одна еле заметная пылинка. Вы, наверное, думаете, что она слишком мала и не может повредить часам? Но именно поэтому она приносит огромный вред. Ведь ее нелегко обнаружить... Более того, пылинки со временем накапливаются, так что часы могут совсем остановиться! Ну, что ж...— поднял голову мастер.— Надеюсь, вы не сильно торопитесь и подождете немного? Я промою часы, и они снова будут точно идти. Вы не против?
Юра кивнул в знак согласия, а Павлик нахмурился и недовольно сдвинул брови, но возражать не стал. Он знал, что старик будет говорить что-то такое, что проникает в самое сердце, а этого-то ему и не хотелось.
У Игната Ивановича была привычка говорить вслух: наполовину для себя, наполовину для других. И так как мальчикам нужно было ждать, им волей-неволей пришлось выслушать его краткие рассуждения.
— Так вот и в жизни бывает...— начал он.— Много есть маленьких, почти незаметных грехов, которые сильно вредят нам. Возьмем, к примеру, плохие и резкие слова, злые шутки и сплетни — они, подобно невидимым пылинкам, замедляют, тормозят работу всего механизма, оскверняют сердце человека.
Слово Божье говорит нам: "Больше всего хранимого храни сердце твое; потому что из него источники жизни".
Наше сердце можно сравнить с механизмом часов. Дьявол всегда старается забросить туда какую-нибудь грязь, ну хотя бы одну незаметную соринку. Он знает, что грех, каким бы он ни был большим или маленьким, обязательно принесет нам вред, потому что к нему присоединится другой. Поэтому мы должны быть строги ко всякому греху, даже самому незначительному, и не допускать его пребывания в сердце.
Для того, чтобы сохранить свое сердце чистым, надо всегда бодрствовать, наблюдать за собой. И если заметишь какую соринку, какой-нибудь, пусть даже маленький, грех, обязательно убери его: исповедуй и попроси прощения.
Конечно, у Бога достаточно силы, чтобы сохранить нас от греха. Однако мы сами должны желать быть чистыми и непорочными...
Мастер закрыл часы, еще раз внимательно посмотрел на них и подал ребятам.
— А теперь получайте свои часы! Думаю, вы будете довольны ими! И не забывайте следить за чистотой сердца!
— Спасибо, Иваныч! — быстро проговорил Юра и стремглав выскочил на улицу вслед за Павликом.
Долго еще звучали в сердце ребят слова часового мастера, напоминая о большом вреде незаметных, маленьких грехов.
Хозяин ивового двора
Трудные дни и месяцы учебы обычно кончались прекрасно: наступало жаркое лето и долгожданные каникулы. Мы с братом сразу же отправлялись к бабушке на дачу, мечтая о том, чтобы лето никогда не кончалось. Расположенную неподалеку от дачи усадьбу все называли ивовым двором, потому что вокруг нее были густые ивовые заросли. Ветви деревьев, переплетаясь, образовали живую изгородь, вдоль которой весело журчал родник.
Бабушка часто посылала нас за чем-нибудь на ивовый двор, и мы любили бегать туда.
Хозяин этого двора, слепой дядя Федор, плел корзины из ивовых прутьев и любил рассказывать разные истории. Его жену все звали мама Дора. Она выполняла всю домаш­нюю работу и всегда угощала нас вкусным хлебом, намазанным маслом и медом. У них было три взрослых сына, но они жили отдельно.
Здесь всегда было чисто и уютно. На веранде в горшках росло много цветов. Все выглядело как-то по-праздничному красиво.
— Отец, встречай гостей! — приветливо улыбалась мама Дора, когда мы заходили в дом.
Старый Федор откладывал работу и с любовью прижимал нас к себе, ласково гладя по голове. Потом он подходил к столу, брал небольшую деревянную чашку с хлебными крошками, семечками и измельченными орехами и сыпал на пол. Открыв окно, он тихо свистел, и в комнату тотчас залетали две-три птички и начинали клевать крошки. А еще дядя Федор брал горсть крошек и шел к окну. Птицы без боязни садились на ладонь и продолжали клевать. Когда они все съедали, дядя легким движением руки отправлял их на волю.
Мы смотрели на старого Федора, как на волшебника. Ведь сколько мы ни пытались, нам никогда не удавалось приманить ни одной птички!
— Дедушка Федор, отчего вы ослепли? — осмелился я спросить однажды.
Воцарилась тишина. Я испугался, что любопытством причинил боль доброму старичку. Но он улыбнулся, погладил бороду и неторопливо начал рассказывать:
— В семье я был самым младшим. Все дети были гораздо старше меня: на восемь, десять и пятнадцать лет. Родители любили меня и редко наказывали, поэтому я рос избалованным и своевольным.
Я был здоровым, сильным, хорошо лазил по деревьям, но почти никогда не слушал своих родителей, часто убегал из дому в лес или в поле. В школе учился я плохо, писал некрасиво, никак не мог выучить таблицу умножения, да и читал с трудом.
Учитель не раз жаловался на меня отцу, но тот гордился своим "маленьким силачом" и говорил: "Дайте ему побаловаться! Придет время, он исправится, все будет хорошо".
Мне нравились такие рассуждения. Я думал: "Если отец меня защищает, то зачем мучить себя: учиться чисто писать и хорошо считать?! Пахать, сеять, за скотиной ухаживать — я смогу и без учения..."
Мать каждый вечер со слезами молилась обо мне Богу, чтобы я стал прилежным и послушным. Иногда, после таких молитв, у меня появлялось желание исправиться, но утром все мои хорошие намерения куда-то исчезали.
Несмотря на все просьбы матери, Бог не мог меня изменить, потому что я не хотел этого.
Как-то летом я был в саду вместе с друзьями и видел, как черные дрозды клевали нашу вишню.
"Возьму ружье и убью их — будут знать, как клевать чужие вишни!" — разозлился я.
Вечером, укладываясь спать, я заявил:
— Завтра я перестреляю этих воришек, чтобы не портили вишни!
— Сынок, там много вишен — всем хватит! Дрозды так красиво поют! Зачем ты будешь их уничтожать? — по-видимому, не веря в серьезность моего решения, заметил отец.
— Тем более, завтра воскресенье, надо на собрание идти, а не в сад. Да и вообще, сынок, убивать птичек — грех,— увещевала мать.
На следующий день, утром, когда я спускался с чердачной комнаты, мама остановила меня:
— Ты куда это так рано собрался, Федя?
— Сбегаю в сад за вишнями.
— Не опоздай только на собрание! Выпей молока, когда придешь,— наказала она вдогонку.
— Хорошо! — солгал я, твердо зная, что на собрание не пойду.
Мама захлопотала по хозяйству, а я тихонько прокрался в чулан и взял ружье. За сараем меня уже ждали четверо друзей. Мы побежали в сад и наевшись вишни досыта, улег­лись на траву.
В это время в селе зазвонили колокола.
— Надо идти, а то опоздаем на собрание,— забеспокоился Ваня, самый младший из нас.
Все громко засмеялись, а Ваня густо покраснел. До сих пор я хорошо помню, как он останавливал меня:
— Неужели ты будешь стрелять птиц? Они так красиво поют!
Я нагнулся за ружьем, а Ваня в этот момент схватил меня за руку. Вырываясь, я поскользнулся и упал. Ружье выстрелило...
Я почувствовал сильный удар в голову.
— Ваня, зови на помощь! — в ужасе закричали друзья и бросились врассыпную.
Больше я ничего не помню...
Очнулся я через несколько дней. Страшно болела голова. Глаза были завязаны платком. Я стянул его, чтобы посмотреть, где я, но вокруг было темно, как ночью. Позднее мне сказали, что я прострелил глазной нерв и, таким образом, навсегда ослеп. Последнее, что я видел — это большой черный дрозд на зеленой ветке. Он клевал темно-красные вишни...
Старичок умолк. Его ничего не видящий взгляд блуждал по комнате, лицо было сосредоточенным. Глубокие морщины на лбу говорили о нелегкой жизни.
— А что было дальше? — не терпелось мне знать.
— Родители, конечно, много горевали. А я боялся встречаться с людьми, думая, что они будут злорадствовать: "Так ему и надо! Не будет бегать в воскресенье стрелять дроздов... Зачем жалеть бездельника!"
Но соседи, напротив, сочувствовали мне и нередко приходили в гости, приносили на гостинец сливы, груши и, чем могли, радовали меня. Часто посещала меня Дора, моя одноклассница. Хотя дома у нее было много работы, она все-таки приходила и читала мне Слово Божье и христианские рассказы. И только друзья, с которыми я хотел стрелять дроздов, не приходили.
В солнечные дни мама приводила меня в сад и, работая, рассказывала библейские истории, учила со мной стихи и гимны. Я никак не мог смириться со своей судьбой и часто отчаивался. Но мама всегда утешала меня словами из Священного Писания: "Кого любит Господь, того наказывает".
Я стал чаще и чаще задумываться: "Для чего Бог допустил это? Неужели мое сердце настолько испорчено, что я стал бы очень плохим человеком, если бы Бог не остановил меня?"
И тут наступило внутреннее прозрение. Мне вдруг открылось, что я действительно погибший грешник... В сокрушении я каялся перед Господом, и Христос стал моим Спасителем!
С тех пор, как я покаялся и впустил Иисуса в свое сердце, меня всегда наполняет небесная радость, радость спасения.
Потом я учился в школе для слепых. И вскоре женился на Доре, бывшей однокласснице, тоже любящей Бога. Мы счастливы, потому что знаем Господа и Он любит нас.
Вот таким трудным путем, мои милые мальчики, Бог смирил мое гордое сердце и я стал христианином. И теперь я очень прошу вас: пока ваши глаза видят и уши слышат, повинуйтесь родителям, бойтесь Бога. Непослушание — это великий грех!
Бог знает, что я глубоко сокрушаюсь о своей жестокости к Его творению. Птицы это чувствуют и не боятся меня, прилетают, как только я их позову. Знаю, Бог простил мой грех и через птиц всегда утешает меня.
Враг Роберта
После смерти матери Роберт поселился у своей тети. У нее был большой дом, и среди многих комнат для квартирантов, она выделила небольшую для племянника. Отца Роберт совершенно не помнил — он умер очень давно. На пропитание мальчик зарабатывал сам: днем продавал газеты, а по вечерам помогал убирать в овощном магазине.
Иногда Роберт ходил в воскресную школу. И вот один раз, отвечая на заданный учительницей вопрос, он должен был прочитать такой стих:
— "Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья".
Несколько мгновений Роберт обдумывал прочитанное, затем возмущенно заявил:
— Разве можно кормить своего врага? Нет уж! Это не для меня написано!
От неожиданности учительница воскресной школы сначала оторопела, но потом, придя в себя, возразила:
— Думаю, Роберт, что гораздо лучше поступать так, как учит Слово Божье. Делать нашим врагам добро — это большое преимущество христианина!
— Нет, нет! — Роберт нетерпеливо передернул плечами.— Этого еще не хватало! Мой враг будет издеваться надо мной, а я должен его любить?! Если бы у вас был такой жестокий враг, как у меня, вы не говорили бы так!..
Учительница окинула его внимательным взглядом. Невысокого роста, щупленький, с грубоватыми чертами лица и взъерошенными волосами, он выглядел не подростком, а маленьким старичком. Губы его скривились в неприятной улыбке, в глазах сверкнуло неподдельное негодование.
— Ну что ж, Роберт, садись! После занятий останься, расскажешь про своего врага.
— Петька убил мою любимую кошку! — гневно сверкая глазами, рассказывал Роберт.— Вы даже не представляете этого! Прошлой весной я нашел больного котенка и выкор­мил его. Он всегда бегал следом за мной, а ночью, свернувшись калачиком, спал рядом.
С Петей я раньше дружил, но однажды мы крупно поссорились. Чтобы отомстить мне, он поймал мою кошку и выбросил ее с чердачного окна! Я слышал, как она ударилась об асфальт и громко замяукала. А Петька только засмеялся и с тех пор стал дразнить меня: "Мяу-мяу!". Я ненавижу его и обязательно отомщу! — размахивал кулаками Роберт.
— И все же ты постарайся поступить с Петей по Слову Божьему,— мягко посоветовала учительница.
Небрежно мотнув головой то ли в знак согласия, то ли от возмущения, Роберт попрощался и выскочил на улицу.
Уже дома, поднимаясь по лестнице, он столкнулся с Петей, который насмешливо взглянув на него, вполголоса произнес: "Мяу-мяу!".
Роберт сжал кулаки и еле сдержался, чтобы не ринуться вдогонку. Негодуя и злясь, он бросился в свою комнату.
— И я должен любить его?! — Ни за что! Я ненавижу его! Ненавижу! — твердил Роберт.
От нечего делать он лег на пол, подложил руки под голову и неподвижно уставился в потолок. "Как же быть с этим стихом? Ведь это написано в Библии! Конечно, хорошо слушаться Самого Бога, но любить Петьку?..— Это невозможно!" — думал он, оправдываясь и возмущаясь.
Перед глазами вдруг появилась кошка с застывшей струйкой крови на носу. А в ушах зазвучал ехидный голос Пети... Роберт тряхнул головой и снова задумался.
Несколько дней спустя, рано утром, Роберта разбудили негромкие голоса, доносившиеся из комнаты, где жил Петя с отцом. Потом послышались тяжелые шаги по лестнице — Петин отец уходил на работу.
Прошлой осенью у Пети умерла мать. Отец из-за этого сильно затосковал и стал часто пить водку.
"Как хорошо, что у меня нет отца! — невольно вздохнул Роберт.— Наверное, все отцы — пьяницы..."
Наконец шаги стихли, и вдруг Роберт услышал тихое всхлипывание.
"Неужели Петя плачет? Может, он заболел? — промелькнула неожиданная мысль, но Роберт тут же отогнал ее.— Ну и что же? Пусть плачет, ведь он — мой враг!"
Однако любопытство не давало покоя. Роберт выпрыгнул из постели, быстро оделся и на цыпочках подкрался к соседней двери. Она была приоткрыта, и он робко заглянул.
В комнате стояли две кровати, комод, стол и несколько стульев. Одна кровать была пуста, а на другой лежал Петя. Было видно, что у него высокая температура, потому что щеки были ярко-красные.
Роберт притаился и не сводил глаз с Пети. Да, его враг, беспомощный и больной, лежал в постели!
Видимо, Петя почувствовал пристальный взгляд, потому что приподнял голову и через силу прошептал:
— Это ты, Роберт? Пожалуйста, передай тете, чтобы она пришла! У меня страшно болит все, а голова, кажется, вот-вот расколется...
Лицо Роберта вытянулось в презрительной усмешке. Теперь-то наступил удобный момент и он обязательно отомстит Пете! Он резко повернулся и, выскочив из комнаты, поплотнее прикрыл дверь. Однако к тете он не пошел.
Возвратившись в свою комнату, Роберт немного постоял у окна, затем, громко топая, медленно спустился вниз. На мгновение задержавшись у дверей тетиной комнаты, он махнул рукой и решительно выбежал на улицу.
Домой Роберт вернулся поздно вечером. Возле Петиной комнаты он замедлил шаг и прислушался:
— Мне очень холодно и скучно...— донеслось из-за двери.— Я целый день один. Жалобный голос Пети напомнил Роберту о нечестном поступке.
— Я понимаю тебя,— вздохнула тетя. Видимо, кто-то из сострадательных соседей пригласил ее к больному.— Но сидеть возле тебя я не могу: у меня много работы. Выпей-ка вот это лекарство и постарайся заснуть. А я пойду...
Роберт стрелой метнулся в свою комнату — ему не хотелось встречаться с тетей. Но через время он приоткрыл дверь в Петину комнату и осторожно просунул голову. Больной лежал лицом к стене и тихо стонал.
"Может, заговорить с ним? — мелькнуло в голове.— Нет. Лучше рассмеяться и сказать: "Мяу!" А может...— от слов, пришедших на память, он резко отпрянул.— "Если враг твой голоден, накорми его: если жаждет, напой его..." Неужели так надо поступить с Петей? — Нет! Нет!"
Тут больной зашевелился и громко застонал.
— Ну... как... ты поживаешь? — еле выдавил Роберт, подходя к кровати.— Хорошо?
Петя с трудом повернулся и чуть слышно прошептал:
— Ужасно... Голова огнем горит...
Роберт молча потоптался и вышел. Петины слова снова напомнили стих, в котором говорится о горящих угольях на голове врага.
Долго Роберт не мог уснуть в этот вечер. В памяти снова и снова всплывал разговор с учительницей воскресной школы. "Неужели, действительно, лучше любить своего врага и делать ему добро, чем мстить? Если это так, значит, я должен простить Пете?"
Послышались тяжелые шаги. В ночной тишине они казались очень громкими. Это Петин отец возвращался домой. Он, по-видимому, снова был пьян. Долго еще он что-то недовольно бормотал и возился, гремя стульями. Но наконец и он успокоился.
А Роберт все еще не мог заснуть. Мысли быстро сменяли одна другую, и как он ни старался, не мог забыться. Сознание, что Пете нужно простить и поступить с ним, как учит Слово Божье, не давало покоя.
"Попробую! — решил Роберт.— Может, получится снова полюбить его..." От принятого решения на душе стало легко, а вернее сказать, радостно, и он незаметно уснул.
Утром Роберт поднялся с тем же непонятным и, в то же время, приятным чувством. На улице уже рассвело. Он вскочил и почти бегом отправился на работу.
День выдался хмурый, пасмурный. Моросил мелкий надоедливый дождь, порывами переходя в снег. Торопливые прохожие, поеживаясь, спешили по своим делам, и мало кто покупал газеты.
Домой Роберт возвратился изрядно продрогший. Возле комнаты соседей он невольно приостановился, неуверенно приоткрыл дверь и заглянул. В комнате горел свет. Возле кровати больного, на табуретке, стояла кружка. Петя был один и, по-видимому, дремал.
Роберт вроде смело шагнул в комнату, но вдруг оробел. Однако отступать не хотелось, и он негромко кашлянул. Петя приоткрыл глаза.
— Тебе что-нибудь нужно? — подходя к кровати, смущенно спросил Роберт охрипшим голосом.
— Я сильно хочу пить...
Роберт схватил кружку и помчался во двор. Вернулся он с холодной водой и подал Пете.
— Может, ты хочешь что-нибудь поесть? — еще больше осмелел Роберт.
Больной, жадно напившись, поставил кружку и, вместо ответа, нерешительно покачал головой.
— Когда у меня болело горло, я помню, мама давала мне апельсин. Хочешь, я сбегаю в магазин и попрошу один для тебя? — неожиданно спросил Роберт.
От удивления Петя не произнес ни слова и, отчаянно сопротивляясь, снова покачал головой, словно боясь чего-то.
Но Роберт выскочил из комнаты и, громко топая, побежал в овощной магазин, где для него всегда находилась какая-нибудь работа.
В этот раз продавец поручил ему сложить ящики штабелем и подмести на складе. За это Роберт получил два больших апельсина и, довольный, помчался домой.
С каким удовольствием он съел бы их сам! Роберт даже замедлил шаг, с наслаждением вдыхая приятный аромат. Но надо ведь накормить больного врага!
Роберт решительно распахнул дверь в комнату Пети.
— Возьми, это для тебя! — сказал он, заметив, что Петя не верит своим глазам.
Роберт очистил апельсины и, отправляя их дольку за долькой Пете в рот, размышлял: "Вот теперь я сделал все, как написано в Библии: напоил своего врага и накормил... Постараюсь делать так до тех пор, пока он не выздоровеет, а потом посмотрю, что из этого получится..."
Петя проглотил последнюю дольку, и Роберт вскочил, готовый тут же убежать.
— Не уходи... мне скучно одному...— с тоской протянул больной.
— Об этом ничего не написано,— возразил Роберт.— Да мне и есть уже хочется.— И вышел из комнаты, оставив Петю в недоумении.
На другой день Роберт снова принес для Пети два апельсина и кружку воды. А через неделю он набрался мужества и взбил Петину подушку, поправил одеяло и даже вытер лицо и руки влажным полотенцем. "Хотя в Библии ничего не написано об этом, все же это неплохо для больного..." — решил он.
Как-то раз Роберт принес небольшую кисть винограда. Увидев ее, Петя смутился, но вскоре его лицо озарила счастливая улыбка.
— Ты сам хотя бы чуть-чуть попробовал! — несмело предложил он.
— Я для тебя принес! Ешь! — отказался тот.
— Не понимаю тебя, Роберт! Почему это ты вдруг стал обо мне заботиться? Да еще так ласково, как мама...
— Ласково? Ни в коем случае! Я делаю это только потому, что так написано в Библии! Я должен делать это — иначе буду несчастным! — выпалил Роберт скороговоркой и, ничего не объяснив, выбежал из комнаты.
Как-то после занятий воскресной школы учительница задержалась возле Роберта:
— Ну, как обстоит дело с твоим врагом? Ты помирился уже?
Роберт опустил голову.
— Он болен...
— Вот как?!
— Если бы я в тот раз не читал стих про врага, то хорошенько поколотил бы его. А теперь... не могу...
— Почему?
— Я все делал, как в Библии написано: и поил и кормил.
— Ты правильно сделал, что послушался Слова Божьего! Но ты потратил на это деньги... Вот, возьми,— протянула она несколько бумажек.
— Что вы? — отпрянул Роберт.— Если я возьму деньги, значит, не я кормил своего врага, а вы? Нет! Я хочу сам делать, как учит Бог.
На этом разговор про врага закончился.
Роберт по-прежнему заботливо ухаживал за Петей. Иногда он задерживался у него дольше обычного, рассказывал новости или просто сидел.
— Как ты думаешь, я поправлюсь? — как-то раз неожиданно спросил Петя.
Роберт смущенно пожал плечами и взглянул на худое, пожелтевшее лицо товарища. Глаза Пети выражали необъяснимый страх, и Роберт молча отвернулся.
— Знаешь, почему я так говорю? Вчера отец вызывал врача, и он очень внимательно осматривал меня, а потом долго что-то говорил отцу. И еще: я хочу сказать тебе...— Петя неловко замолчал.— Если я не выздоровею... если вдруг я умру... ты прости меня... за то, что я твою кошку выбросил... Я сильно жалею об этом...— с трудом выдавил он и, крепко сжав губы, откинулся на подушку.
— Ах, Петя! Про кошку не стоит вспоминать! Я уже давно простил... Только ты не умирай, ладно? — прошептал Роберт.
Он положил свою темную голову на подушку, рядом с лохматой, рыжей головой Пети, и чуть слышно добавил:
— Ты мне нужен, как друг...
Ванька
Совсем недавно Ваньке исполнилось одиннадцать лет, хотя на вид ему можно было дать не больше девяти. Он был маленьким, невзрачным, хрупким и очень худым.
Ванька жил с родителями в Тверской губернии. Но в тот год в их краях был сильный голод и в деревне почти все болели от недоедания, а многие даже умирали. Вот отец и отправил Ваньку в Петроград с одним мужиком, который пообещал пристроить мальчишку к знакомому сапожнику.
Петроград Ваньке не понравился. После чистого деревенского воздуха, обширных полей и громадного соснового леса, в городе казалось тесно и душно. Небо было какое-то низкое, серое, хмурое. Здесь часто моросил дождь, на улицах всегда толпился народ. Ваньке иногда становилось очень тоскливо, жутко и одиноко.
В сапожной мастерской, где Ванька уже третий месяц работал учеником, было не лучше. У подмастерьев, а их было пятеро, он служил на побегушках. То и дело раздавалось: "Ванька, принеси то! Ванька, подай ваксу! Ванька, лети в казенку! Ванька, беги за сапогами!" И он нес курево, подавал ваксу, летел в казенку, таскал сапоги — то есть покорно исполнял все поручения.
Нередко Ваньку били. Чаще всего это делал сам хозяин, со злом бросая в Ваньку то, что было в руке. Был сапог — бросал сапогом, была бутылка — Ваньке попадало бутыл­кой. После этого он болезненно кривил губы и старался уйти из мастерской во двор. Подмастерья только ехидно хихикали, и никто не заступался за избитого, кроме одного старика, долгие годы работавшего на этом месте.
Старый сапожник был добрый, но молчаливый. Он хорошо относился не только к Ваньке. Подмастерья уважали его, хотя за глаза отзывались о нем недоброжелательно, называя сектантом и пашковцем. Хозяин мало когда перечил старику и, казалось, немного побаивался его.
Однажды, когда хозяина долго не было в мастерской, старик предложил Ваньке поучиться сапожному ремеслу. Ванька с радостью согласился и подсел к старику. А тот, работая, негромко затянул какую-то незнакомую песню. Пел он монотонно и однообразно, даже, можно сказать, плохо, однако сам не замечал этого, потому что был воодушевлен содержанием песни.
Подмастерья изредка бросали на него косые взгляды, но молчали.
— Что это ты, дедка, все поешь, а? — не вытерпел Ванька.
Старик вскинул на него серые веселые глаза.
— А что? Не разберешь слова?
— Да...— замялся Ванька.— Чуднó как-то...
— Не чуднó, а чýдно,— поправил старик, добродушно улыбнувшись в усы.— Я Господа славлю. Понял?
Нечто вроде умиления отразилось на бледном, восковом лице Ваньки. Он замигал глазами и почесал за ухом.
— Да как же это так, а? Ведь ты, кажись... нерусский, дедка? Ты не сердись на меня, не обижайся... Я слышал, как говорили тут... Ты, кажись, сектант, да? И вдруг — Господа славишь?! Ведь у тебя и Бога-то нет, говорят,— Ванька озадаченно мотнул головой.
— Эх, Ваня, Ваня...— сапожник ласково потрепал его за волосы.— Совсем ты глупенький еще... Ничего не понимаешь... Наговорили тебе, а ты и веришь. Эх, ты!..
— Да я-то что...— стал оправдываться Ванька.— Я и не верил, мало ли что говорят... Разве можно такое подумать — сектант! Правда?
— Не так ты понял меня, Ваня. Что я сектант — то это на самом деле так.
— Так?! — от удивления Ванька приоткрыл рот.
— Да, это верно тебе сказали, а дальше — все неправда. Будто я в Господа не верю, во Христа, моего Спасителя — так это настоящая ложь!
Старик неторопливо стал рассказывать о Христе. А Ванька сосредоточенно слушал, наблюдая за умелыми, ловкими движениями опытного сапожника.
Вскоре в мастерскую вошел хозяин, и Ванька быстро отскочил в свой угол, а старик без умолку застучал молотком и снова запел ту же песню.
После этого разговора старик нравился Ваньке с каждым днем все больше и больше. А седой дедка, как называл его Ванька, тоже полюбил этого застенчивого мальчика.
Вскоре хозяин мастерской взял еще одного паренька в подручные, а Ваньку, по просьбе старика, посадил за работу. Учителем его оказался дедка, который терпеливо обучал Ваньку сапожному ремеслу. Теперь старик меньше пел, но больше говорил о любви Божьей, об Иисусе Христе, о Его жизни на земле.
Ванька, не отрываясь от работы, жадно ловил каждое дедкино слово. И хотя он многого не понимал, но когда старик спрашивал: "Ты понял, Ванюша?", Ванька всегда кивал головой.
Сапожнику еще ни разу не пришлось поговорить с Ванькой без посторонних, которые как-никак, но мешали. Он же хотел побеседовать с Ванькой наедине и часто молился об этом.
Господь скоро ответил на его просьбу. В субботу, когда подмастерья разошлись кто в церковь, кто в баню, кто просто в трактир,— старый сапожник остался с Ванькой один на один. Он достал из-под подушки большую потертую книгу в кожаном переплете и, полистав ее, стал читать.
Ванька сидел на лежанке и задумчиво глядел на старика. Как-то приятно было у него на душе. Давно уже Ванька не чувствовал себя так хорошо.
Старик шевелил густыми седыми усами, а по временам поднимал голову и что-то шептал.
Ванька понял, что дедка читает Библию. Он знал, что в ней написано о Боге, об Иисусе Христе — Божьем Сыне, о том, как Он жил на земле и что делал. Но никто никогда не читал Ваньке Святое Писание. Старый сапожник много говорил про Библию, но почему-то не читал.
Ванька вспомнил, что в деревне, в церкви, ее читал священник, отец Федор. Но голос у него был тихий, так что его почти никто не понимал, а дети и подавно.
Очень хотелось Ваньке подойти к старику и расспросить его об этой книге, но он сдерживал себя, потому что дедка выглядел каким-то необычно серьезным.
Однако любопытство победило страх, и Ванька, соскочив с лежанки, на цыпочках приблизился к старику и осторожно присел рядом на сундук.
— А, это ты, Ванюша? Ну, садись! Ванька прижался к сапожнику.
— А что тут, дедка, написано, а?
— Написано много... Всего не расскажешь и за всю жизнь, не только за несколько часов.
— Кто же ее написал? — вырвалось у Ваньки.
— Кто? Как кто? — Бог, конечно! Ну, конечно, через пророков, через Апостолов...
— Прочти что-нибудь, а, дедка!
Старик погладил Библию шершавой рукой и стал водить по строчкам корявым, натруженым пальцем.
— "Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас...".
Ванька удивленно поднял на дедку глаза. Он ничего не понял. Старик заметил это и начал объяснять:
— Вот, видишь, Ваня, это слова Господа нашего Иисуса Христа, Который спас нас всех. Спас, чтобы мы не погибли, а могли хорошо, счастливо жить там,— он протянул руку вверх,— получили бы Царство Небесное. Жить хорошо на земле, а потом на небе с нашим Господом, сами мы не сможем. Мы, как-никак, а будем грешить. А туда,— сапожник снова показал рукой вверх,— ничто нечистое не войдет, так говорит нам Слово Божье.
Так вот, чтобы хорошо жить на земле, а потом в Царстве Небесном, мы должны очиститься от грехов. А как мы можем это сделать? — Только через Иисуса Христа, Который зовет: "Придите ко Мне...". Ведь все мы труждающиеся, все мы грешники.
Вот Христос и призывает всех нас: тебя, меня, хозяина, хозяйку, подмастерьев и всех-всех. Я вот ответил на Божий призыв и теперь спасен. Стал счастливый, даже богатый...
Ванька откровенно усмехнулся.
— Что это ты смеешься? — заметил старик.— Разве не правда?
— Да уж какой ты богач, дедка? Был бы богатым, так тут, поди, не сидел бы...
— Э-э-э, Ваня, Ваня...— протянул дедка.— Есть такая поговорка: "Не все то золото, что блестит". Так и тут.
Настоящее богатство — это не деньги. Богатства земного я не хотел бы иметь. На что оно мне? — Проживу и так. До сих пор Господь заботился обо мне: кормил, поил, одежду давал. Не оставит и дальше,— старик пригладил бороду.— Есть у меня богатство иное, это — мир душевный, чистая совесть, любовь к ближним, отвращение ко греху. Вот богатство, которое я имею и тебе советую приобрести.
— Ну, а если грех большой, Бог простит?
— Конечно, конечно, Ваня! Какой бы ни был грех, Господь простит и очистит совесть.
— И воровство?
Ванька замер. Ему вдруг вспомнилось, как года два назад, во время голодной зимы, в одной избе он украдкой взял кусок хлеба и съел его, разделив с сестренкой.
— Конечно! И воровство, и убийство, и что угодно. Старый сапожник тоже вспомнил прошлую жизнь и решил рассказать о своем грехе. В мастерской все об этом знали, и он не хотел, чтобы Ванька услышал эту историю в извращенном виде, что могло бы помешать его обращению к Богу.
— Ты спрашиваешь, Ваня, может ли тяжкий грешник спастись? Вот тебе живой пример... Ведь я когда-то был убийцей...
Ванька отшатнулся. В деревне все говорили, что убийцы — люди пропащие, их надо бояться. И Ваньке вдруг стало жутко.
— А Христос спас меня,— покачал головой старик,— и помог начать новую жизнь. Господь искупил меня... Хочешь, я расскажу тебе об этом?
Ванька кивнул.
— Это было лет десять назад,— тяжело вздохнул сапожник.— Я тогда жил на Кавказе. Нигде не работал, ходил по белу свету, пьянствовал, грабежом занимался. Посадят в тюрьму — отсижу, и снова за свое. Страшный я был тогда. Ходил оборванный, грязный и на человека-то мало похож был, словно зверь какой...
Вот один раз я попался. Только взломал кассу, тут меня и накрыли. Повели куда-то под конвоем, а я все пытался сбежать... Ну и предоставилась такая удобная минута. Я — в кусты, думал, что скрылся. Да нет... За мной погоню устроили. Бегу, задыхаюсь, старый ведь уже, а сзади слышу — кто-то догоняет. Остановился, смотрю — солдатик молодой... Бежать мне некуда, а он выстрелил в меня,— и промахнулся. Я подскочил, схватил за дуло и вырвал ружье. А потом прикладом по голове...
Старик замолчал. По его лицу катились крупные слезы. Видно было, что он сильно страдает, вспоминая прошлое.
— Солдатик упал, руки раскинул... Ну, думаю, спасся... Хочу бежать и не могу. Ноги точно свинцом налились. Подбежали тут другие солдаты и забрали меня. После суда сослали на каторгу.
Печально моя жизнь потянулась. На душе стало горько, тоскливо. Спать не мог, есть не хотел, думал, помру. А тут еще убитый стоит перед глазами. Заболел я сильно тогда, и поместили меня в лазарет. Вышел месяца через два, и сразу на свободу, потому что амнистия вышла, помилование...
Пошел я в деревню. Тоска давила страшно. Скучно было, места не находил себе. Посоветовали мне в монастырь пойти, помолиться. Пошел я в Киев... Легче нисколько не стало. Иду в один монастырь, иду в другой, и все не помогает. Подался я тогда в Палестину, ходил там с полгода. Вернулся наконец снова в Россию, но покоя так и не нашел,— старик вытер вспотевший лоб и, немного помолчав, продолжил:
— Пришлось мне однажды быть на Кавказе, недалеко от того места, где я совершил свой тяжкий грех. Там я попал на евангельское собрание. Слышу, Слово Божье читают, как раз вот этот стих,— старик раскрыл Библию.— "Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас". Задумался я тогда. Действительно, мне так не хватает покоя, а Христос может дать его.
Все стали молиться. Склонился и я на колени. И вдруг мне захотелось плакать и просить у Бога прощения. Покаялся я тут же в своем грехе, исповедал. Сразу легче стало. Понял я, что Христос меня простил.
А потом я крестился в реке и стал жить по-новому. Приехал в Питер, работать стал, на собрание хожу, мир душевный имею, которого раньше не было. Совесть спокойна, и убитый уже не беспокоит меня. Видишь, Ваня, какое это счастье — прийти ко Христу?
Наступило молчание. Старик вытирал слезы, а Ванька, подперев голову худыми руками, думал о нелегкой жизни седого дедки.
— А куда ты на собрание ходишь?
— Да тут, недалеко... Каждую среду, пятницу и воскресенье бывает.
"Пойти посмотреть?" — мелькнула внезапная мысль, и Ванька повернулся к старику.
— А меня туда пустят?
— Как же! Конечно, пустят, если придешь. Хочешь, пойдем завтра вечером.
— Хочу...
Один за другим стали возвращаться подмастерья, и Ванька ушел на свою лежанку. Он долго ворочался в постели и никак не мог уснуть. Дедкин рассказ не выходил из головы.
Вот настал молитвы час;
С верою принесем
Грех и страх, что мучат нас.
Сложим их пред Христом...
Хор пел этот гимн, когда Ванька с дедкой пришли на собрание. Пели хорошо, мелодично, и тепло становилось на сердце от этой простой христианской песни.
Зал, а вернее сказать, большая веранда, был переполнен слушателями. Горело около десятка ламп. Было светло и уютно.
Ванька с любопытством оглядывался, рассматривая присутствующих и скромную обстановку. Скамейки здесь были выкрашены в темно-красный цвет, на стенах висели какие-то тексты. Впереди стояла кафедра, а рядом — фисгармония.
Хор кончил петь, и на кафедру поднялся уже не молодой проповедник.
— "Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас",— прочитал он знакомый Ваньке стих.
Проповедь была короткой, но глубоко запала в сердце Ваньки. Он слушал с жадностью, и какое-то умиление наполнило его сердце. Вспомнилась деревня, мать, сестренка... Хорошо стало на душе. Забылась мастерская, пьяный хозяин, сердитые подмастерья...
После проповеди снова запел хор. Ванька вытянул шею и сжал губы, прислушиваясь. Он любил пение.
Грешники, к Христу придите,
Час спасенья возвещен...
Во время пения Ваньке вдруг стало грустно. Радостное чувство исчезло, захотелось плакать. Какой-то комок подступил к горлу и сдавил дыхание. Еще минута, и Ванька разрыдался бы. Но он закусил губу и прижался к старику.
Следующую проповедь Ванька уже почти не слышал. Он все еще размышлял о первой.
— Что, Ваня, спать хочешь? — шепнул старик, увидев Ванькины полузакрытые глаза.
— Нет... Хорошо тут, дедка!
Сапожник ласково погладил Ваньку по голове.
Кончилась вторая проповедь, и все склонились на молитву. Ванька, по примеру дедки, тоже опустился на колени и стал прислушиваться. Молились многие. Почти все бла­годарили за спасение, за счастье, дарованное Христом. По просьбе одной женщины, молились о ее муже, лежащем в больнице. Молился и старый сапожник.
"Как просто! — восхищался Ванька.— Как все просто!.."
Молитва кончилась. Еще раз спел хор, и все стали расходиться. Старик долго прощался со своими знакомыми, кивал головой, пожимал руку и наконец вышел на улицу. Они быстро зашагали домой.
С тех пор жизнь Ваньки изменилась. Он, вместе с дедкой, стал постоянно посещать собрания по средам, пятницам и воскресеньям. Хозяйка вначале не хотела пускать его, но старик как-то так все уладил, что она разрешила.
Скоро Ванька научился петь и во время собрания часто подпевал хористам. По воскресеньям он ходил в воскресную школу и, хотя не умел ни читать, ни писать,— был одним из лучших учеников. Проповеди он слушал внимательно и в понедельник всегда просил дедку прочитать те стихи, которые слышал в воскресенье.
Работать в мастерской стало легче. Хозяин пьянствовал по-прежнему, но теперь днем он где-то пропадал и приходил поздно ночью, когда все уже спали.
Привык Ванька также каждое утро и вечер молиться. Этому его научил дедка, который говорил, что если утром помолиться, то день пройдет хорошо. И Ванька поступал по его совету.
Так Ванька приближался к Богу.
Как-то раз, на занятиях воскресной школы, учитель рассказывал о страданиях Христа на Голгофском кресте и говорил, что нужно покаяться и верой принять спасение, которое совершал Иисус Христос.
Одним из первых молился Ванька и, сокрушаясь о своих грехах, просил у Бога прощения. После этого у него словно гора с плеч свалилась — на сердце стало легко, тихо и радостно. А учитель крепко пожал ему руку и спросил:
— Значит, ты Иисуса любишь и хочешь служить Ему?
— Да,— твердо ответил Ванька.
Домой он вернулся довольный и счастливый. А на следующий день пристал к старому сапожнику с просьбой научить его читать. Тот пообещал, и скоро Ванька, после кропотливых, усердных занятий, по слогам читал дедкину Библию.
Учитель воскресной школы, узнав, что Ванька выучился читать, подарил ему Евангелие.
Собрания и воскресная школа скрашивали тяжелую и вредную для здоровья работу в мастерской. И если бы Ваньку спросили: "Ну, как тебе живется?", он, не задумываясь, ответил бы: "Хорошо!".
Пришлось однажды Ваньке побывать еще и на детском празднике. Сколько ребятишек съехалось сюда с разных концов города! Они пели песни, рассказывали стихотворения, отвечали на вопросы. Потом их всех угощали чаем, пирожками, сладостями...
Этот день надолго остался в памяти Ваньки. И часто, во время работы, в мыслях звучали и песни, и рассказы, и стихи. А за воспоминаниями и время летело быстрее.
Ванька был доволен своей жизнью. Что будет после — его не интересовало: благо, что сейчас хорошо. Только часто беспокоила боль в груди и иногда внутри все ныло и горело. В такие минуты Ванька вставал на колени и долго молился. Боль после этого стихала.
Так жил Ванька.
К осени все переменилось. Старый сапожник неожиданно засобирался на родину. Ваньке он обещал вернуться месяца через два. Он попрощался с хозяином и хозяйкой, попросил не обижать Ваньку и уехал.
А Ванька целый день безутешно рыдал, посматривая в ту сторону, где раньше работал старик. Но вскоре его место заняли — хозяин взял нового сапожника. Это был молодой человек, с длинными черными волосами и большим горбатым носом. Ваньке он почему-то не понравился, да и подмастерья кидали на него косые, недружелюбные взгляды.
Жить Ваньке стало хуже. На собрание теперь его не пускали. Приходилось проводить вечера в душной мастерской, слушая ругань подмастерьев и ворчание пьяного хозяина. По воскресеньям его заставляли караулить квартиру, так как подмастерья расходились, кто куда, а хозяева куда-то уезжали на целый день.
В такие дни Ванька читал Евангелие и молился. В молитве все его просьбы сводились к одному: скорее бы приехал дедка и чтобы его отпускали на собрание.
Но желания его почему-то не сбывались: дедка не возвращался и Ваньку никуда не пускали. Скоро хозяин, к великому сожалению Ваньки, переменил квартиру. С тех пор жить стало еще хуже. Теперь уже о собраниях и думать было нечего — с новой квартиры он не мог найти дорогу к молитвенному дому.
Теперь Ванька не знал, о чем молиться. Он только горько плакал, пытаясь понять, почему же все так произошло. Но беда никогда не приходит одна. Скоро Ванька стал хворать, простудившись на сквозняке. Он все чаще думал о собрании и мечтал хотя бы раз побывать там.
Бог услышал его просьбу — и желание исполнилось. Как-то раз в среду, часов в пять вечера, хозяйка позвала Ваньку и, рассказав, как добраться на ту улицу, где они раньше жили, велела отвезти сапоги.
Ванька был счастлив. Правда, у него в этот день сильно болело в груди, но он радовался, что сможет зайти на собрание. Конечно, не надолго, всего на полчаса, но и этого достаточно.
Он весело вышел из дому и сел в конку (городская железная дорога, по которой лошади возят вагоны, наподобие трамвая), представляя, что скоро попадет на собрание.
Отдав сапоги, Ванька побежал к молитвенному дому. Было очень холодно, лил дождь, дул сильный ветер. Но Ванька, издали заметив светящиеся окна молитвенного дома, прибавил шагу. Он почти с разгону вбежал по маленькой лестнице на веранду и сел на свободное место.
Сколько знакомых лиц! Вон старушка, которая всегда приходит с внучкой за полчаса до начала собрания. А вон старый чиновник, который всегда так приветливо здоровался с Ванькой. Учитель воскресной школы тоже здесь, он играет на фисгармонии...
Ванька перевел дыхание и стал слушать. Но, как ни странно, он снова услышал знакомые слова: "Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас..." Ванька незаметно перенесся думами в прошлое.
Полгода назад он слышал эти же слова. Тогда был февраль, а теперь уже осень. Ванька вспомнил о старом сапожнике, о счастливой жизни с ним. Как хорошо было тогда и как худо сейчас!.. На глаза навернулись слезы, и Ванька опустил голову.
Нужно было уже уходить, но Ванька сидел, хорошо зная, что ему крепко попадет за это. После проповеди пел хор. Ванька тоже хотел петь, но не смог — сильно болело в груди и душили слезы.
Через час богослужение кончилось. Ванька вышел на улицу. Дождь по-прежнему лил как из ведра, было темно и холодно. Ванька побежал, но скоро остановился — не хватало воздуха, грудь горела как в огне. "Господи, что же мне делать?" — подумал он и снова побежал. Насквозь промокший, озябший, он дрожал как в лихорадке, мечтая скорее оказаться дома.
В конку Ваньку не пустили, потому что у него было всего пять копеек. Пришлось лезть наверх, где даже крыши над головой не было. Там стало еще холоднее. Кое-как он доехал до нужной остановки и, шатаясь, побрел домой.
Хозяйка встретила его в дверях. Грозно размахивая руками, она неистово закричала:
— Ты где бродил, негодный мальчишка?
— На собрании был,— чуть слышно прошептал Ванька и застонал, хватаясь за грудь.
Хозяйка была пьяна и, не расслышав Ванькиных слов, наотмашь ударила его в лицо.
— Иди к хозяину! — крикнула она. Хозяин тоже был пьян и встретил своего ученика зверским взглядом.
— Ты что это у меня?! А? — напустился он на вошедшего и ударил кулаком по столу.— Я тебя спрашиваю, где бродишь? Поди сюда!
Ванька молча подошел.
— Вон отсюда! — прохрипел хозяин страшным голосом.— Чтоб ноги твоей тут не было! У-у-у!..
В пьяном угаре он сильно ударил Ваньку в больную грудь. Тот застонал, как раненый, вскрикнул и, сопровождаемый раскатистым смехом, выскочил в сени.
А на улице по-прежнему лил дождь. Было холодно, противный осенний ветер пронизывал насквозь. Ванька шел и плакал, время от времени хватаясь за грудь. Там что-то ныло и горело. Сильно хотелось пить.
Ванька подошел к водосточной трубе. Наполнив пригоршни дождевой водой, он утолил жажду и долго стоял в раздумье: "Что делать? Куда идти?" В конце концов решил пристроиться где-нибудь во дворе. Везде было мокро. Ванька подошел к дровам, присел на поленницу и горько заплакал...
Из какого-то окна послышался детский плач. Там сразу стали успокаивать ребенка.
"Счастливый!" — с завистью вздохнул Ванька, вспомнив свое детство. Мать тоже любила его, так же жалела и утешала.
Ванька проглотил горький комок, подступивший к горлу, и решил думать о собрании. Потом стал молиться и незаметно уснул.
Проснулся Ванька очень рано, едва рассвело. Дождь уже перестал, но было сильно холодно. Грудь болела сильнее, чем вчера, голова кружилась. Насилу переставляя ноги, Ванька поплелся к флигелю, где они жили, и встретился с новым сапожником, который тоже не ночевал дома.
— Ты куда? — остановил он его.
— Домой,— сипло ответил Ванька.
— Где же ты ночь-то провел? Ванька рассказал ему свое горе.
— Негодяи! — вознегодовал сапожник и сердито пнул входную дверь.
Однако она была закрыта и им долго пришлось ждать, пока заспанный хозяин отодвинул щеколду. Увидев Ваньку, он замахнулся на него.
— Тише! — поймал его руку сапожник, и Ваньку на этот раз не побили.
Прошмыгнув в свой угол, он притих и, согревшись, незаметно уснул.
Но долго спать не пришлось.
— А ну-ка, вставай скорее! — разбудила хозяйка.
У Ваньки сильно болела голова, перед глазами плавали какие-то зеленые круги, все тело ныло. Но нужно было вставать, потому что полупьяная хозяйка нетерпеливо топталась рядом, ожидая, когда он поднимется.
— Беги скорее в казенку, принеси водки! У хозяина голова болит, похмелиться нужно,— скомандовала она.— Да живо, смотри, чтобы одна нога — там, другая — здесь!
Ванька стрелой вылетел в сени. Через несколько минут он уже исполнил приказание. Затем ему велели отнести заказ. "Это лучше, чем дома сидеть",— мысленно согласился он.
И хотя на улице моросил дождь, Ваньке уже не было холодно. Напротив, когда внутри все горело, находиться на улице было лучше. Он даже снял шапку, чтобы освежить голову.
Заказ Ванька отдал и, еле переставляя ноги, уныло побрел домой. Мысли путались, все было, как в тумане. Стук телег и пролеток больно отдавался в ушах. Ваньке казалось, будто какие-то канаты вытягивают из него силу.
Так Ванька маялся несколько дней. Хозяйка не верила, что он болен, и злобно передразнивала:
— Болен? Ах, болен! У-у-ух лодырь. Ванька отмалчивался и больше никому не жаловался. Но сил надолго не хватило — однажды он споткнулся и упал на пороге. Хозяйка перетащила его в угол и забыла о нем. Целый день Ванька не приходил в себя. Другой день прошел так же. Потом стало немного лучше и Ванька попросил пить. Новый сапожник оказался сострадательным и решил вызвать доктора за свой счет: он видел, что хозяевам все равно — выживет Ванька или нет.
Молодой доктор внимательно осмотрел больного.
— Да-а-а,— протянул он, поднимаясь,— при таком воздухе немудрено и чахотку схватить. Слабая грудь у паренька, а работа нелегкая. Все согнувшись да согнувшись...
Он прописал лекарство и посоветовал положить Ваньку в больницу.
— Там воздух чище, да и врач постоянно,— сказал он, собираясь уходить,— пожалуй, и поправится мальчик...
— За визит,— протянул деньги сапожник. Но доктор отстранил его руку и, покачав головой, скрылся в дверях.
Благодаря стараниям сапожника, Ваньку через три дня поместили в больницу. Как хорошо было там после темной, душной мастерской: светло, тихо, свежий воздух! Больные лежали в чистых халатах, а сиделки казались такими добрыми и ласковыми!
Ванька чувствовал себя неплохо и с удовольствием наблюдал за окружающими. Некоторые больные спокойно лежали, заложив руки за голову, другие спали, а кое-кто читал книги. Но были и такие, которые страдали от сильных болей.
К вечеру Ваньке вдруг стало худо. Он бредил, метался в жару.
И только через неделю ему стало лучше, он пришел в себя. Осмотревшись, Ванька увидел незнакомых больных и догадался, что его перевели в другую палату. Он обратил внимание, что здесь все как-то странно кашляют.
Справа от него лежал какой-то старик. Он тяжело дышал и смотрел в потолок мутными глазами. Слева лежал больной помоложе. Худой, со впалыми щеками и усталыми, черными глазами, он угрюмо теребил ворот рубашки и натруженно кашлял. Ванька хотел было с ним познакомиться, но больной не изъявлял на это особого желания и по-преж­нему лежал молча.
В это время в палату вошла высокая, толстая женщина, одетая в белый балахон. Она внимательно осмотрела Ваньку и стала что-то записывать в большую потрепанную книгу. Потом она подошла к соседу.
— Что? Скоро конец будет? — злобно процедил он, не сводя с нее болезненно блестящих глаз.
— Какие глупости! — ответила женщина, подходя к другому.
Мужчина недовольно крякнул.
— Это кто? Хозяйка? — поинтересовался Ванька.
— Нет. Докторша...
— А... А что у вас болит?
Больной сердито посмотрел на Ваньку и резко бросил:
— Чахотка.
— Это какая такая болезнь?
— Ну... В груди болит...
Ванька вспомнил, что у него тоже болит грудь.
— Это что же, все тут такие больные?
— Все.
— А скоро тут вылечат?
— Да, братец мой, скоро... Навсегда вылечат, и хворать потом не будешь,— раздраженно буркнул больной.
Так слово за слово и разговорился Ванька с ним. Больной оказался рабочим механического завода. Болел чахоткой и, как видно, ожидал смерти. Поэтому он и был таким сердитым и недовольным.
Все у него было плохо: и больница, и доктор, и сиделки... Ему не нравилось, когда Ванька что-либо хвалил. Ванька хвалил больницу — он бранил ее. Ванька хвалил сиделок — он называл их лентяйками. Ваньке нравился доктор,— а по его мнению, ему зря платили деньги. Ванька говорил ему о Боге — он же называл религию выдумкой, Евангелие — устарелой книгой, которую только и можно читать богатым, старикам и старушкам.
— Вон, церквей понастроили столько...— возмущался он.— А к чему, спрашивается? — Ни к чему! Рабочий сильно закашлялся.
— Так ведь я про Бога вам говорю, а не про церковь,— несмело возразил Ванька.
— Да и Бог тоже...
Ванька понял, что рабочий нисколько не верит в Бога, и от этого ему стало грустно. "Почему же он не верит? Ведь Бог-то есть!",— удивлялся Ванька и, повернувшись к рабочему, снова начал разговаривать с ним.
Уже две недели пролежал Ванька в больнице. Здоровье, как ему казалось, начало улучшаться, боль в груди стихла. Каждый день он разговаривал с рабочим о Слове Божьем. Наконец его слова подействовали — рабочий попросил Евангелие. Когда ему принесли книгу, он сказал:
— Вот, Ванька, Евангелие. Читать умеешь? Найди-ка что-нибудь, да почитай!
Ванька раскрыл книгу и прочитал свой любимый стих:
"Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас".
Он стал читать дальше, но рабочий вдруг остановил его.
— Знаешь что, этак я мало пойму. Начни-ка сначала, а то дай, я лучше сам почитаю.
Ванька обрадовался: рабочий почитает Евангелие, тоже покается, станет ходить на собрание, не будет таким сердитым, а сделается хорошим, как дедка. И дедка тоже будет доволен, что Ванька в больнице не напрасно лежал.
Так думал Ванька, глядя на бледные лица больных. Рабочий читал Евангелие и изредка делал пометки карандашом. Ванька надеялся, что он скоро отложит книгу и можно будет поговорить с ним. Но рабочий так увлекся, что не обращал на него никакого внимания. Ванька ждал, ждал и заснул.
Проснулся он вечером, когда разносили ужин, и сразу же поглядел на рабочего. Тот, нахмурившись, читал уже Евангелие Иоанна и ожесточенно подчеркивал некоторые стихи. "Что он так сердится? Ведь Евангелие Иоанна — такое хорошее, а он чем-то недоволен",— удивлялся Ванька.
— Вставай кушать, детка,— сиделка подала Ваньке суп.
Он взял ложку и, поудобнее устроившись, стал хлебать. Рабочий, отложив Евангелие, тоже принялся за еду. Лицо его было серьезное, суровое и по-прежнему угрюмое. Вань­ке показалось даже, что у соседа дрожат руки.
Ужин кончился. Рабочий лег, и Ванька, внимательно следивший за ним, решился заговорить.
— Ну как, понравилось вам Евангелие?
Рабочий посмотрел на него исподлобья и, ничего не сказав, отвернулся.
"Почему он такой сердитый? — думал Ванька.— Ведь читая Библию, люди лучше делаются, а он — какой был, такой и остался. Даже Слово Божье его не касается!"
Но Ванька глубоко ошибался. Слово Божье подействовало на рабочего и о многом напомнило ему. В памяти всплыло детство, мать, сестра... Где они теперь?
Рабочий вспомнил, как в детстве мать учила его молиться, и многое другое вспомнилось, от чего сердце мучительно заныло. Хотелось плакать и молиться, но слез не было, мысли путались, а уста не размыкались...
"Попросить Ваньку, что ли? — мелькнула мысль, но рабочему стало совестно и он отогнал ее. Он даже рассмеялся, но смех был какой-то горький, неестественный.— Да... все равно, Бог есть,— вздохнул он.— Но поверить в Него мне почему-то трудно..."
Долго мучился рабочий, пытаясь умом усвоить прочитанное. Вечером выключили яркий свет, и по палате разлился мягкий зеленоватый полумрак. Где-то, под самым потолком, горела ночная лампочка.
Рабочему не спалось. Он все думал, думал, но теперь уже о Христе. Мысленно он представил себе Сына Божьего — такого доброго, милостивого. Вот Иисус стоит вдали и смотрит на него. Взгляд ласковый, кроткий, а смотрит так пристально, так внимательно. Рабочему трудно переносить этот мягкий и почему-то грустный взгляд. Ему вдруг стало неловко и даже стыдно. Ведь он уже почти прожил жизнь и совсем не служил Богу! А Христос почему-то не упрекает его, не сердится, не отворачивается от него.
Незаметно рабочий уснул, и приснился ему необычный сон. Как будто на самом краю какого-то оврага стоит Христос. Вот Он наклоняется, спускается в овраг и через неко­торое время выводит оттуда какого-то человека — грязного, в лохмотьях. Неужели Христос спускался в овраг ради этого оборванца, быть может, вора или даже убийцы?
Рабочий чувствует на себе взгляд Христа, от которого ему становится горько и стыдно. Он хочет что-то сказать в оправдание, но не может; хочет закричать, но вместо крика вырывается стон. Но Христос и это слышит. Он спешит к нему навстречу и как будто говорит: "Сделай шаг, только один шаг, и будешь спасен. Приди ко Мне! Я сделал все, что нужно для твоего спасения". Рабочий делает шаг, и Христос берет его за руку...
Тут рабочий проснулся и приподнялся на локтях.
— Нервы наверное,— вздохнул он, выпил лекарство и снова лег.
На другой день рабочий проснулся рано и сразу же принялся читать Евангелие. Сегодня совсем по-другому он воспринимал Божественные истины. Через всю книгу тянулось слово "приди!", и ему казалось, что он слышит нежный голос Христа, призывающего его. "Как хорошо! — облегченно вздохнул он.— Но как прийти к Нему?" Долго ду­мал рабочий и решил посоветоваться с Ванькой.
— Ваня! — позвал он. Тот живо обернулся.
— Расскажи-ка про свое обращение! Как ты пришел к Богу?
Ванька понял, что рабочий неспроста спрашивает об этом, и снова повторил то, что знал от дедки и пережил сам.
— Значит, чтобы прийти ко Христу, надо о Нем слышать и долго подготавливаться? — рабочий недовольно нахмурил брови.
— Нисколько! — горячо возразил Ванька.— Можно и сразу.
— Я бы хотел прийти ко Христу, да не знаю, как сделать это...
Лицо Ваньки засветилось радостью.
— Это очень просто и легко. Вы должны встать на колени и раскаяться в своих грехах.
— Покаяться? — рабочий закашлялся.— Это не так-то легко... Я очень грешен, даже все грехи вспомнить не могу. Столько нагрешил...
Ванька задумался.
— Все равно, встаньте на колени и скажите: "Господи! Я очень большой грешник, такой, что даже забыл все свои грехи. Прости меня и прими к Себе",— с жаром убеждал Ванька.
— Послушай, Ваня,— остановил его больной.— Я слабо верю, даже почти не верю в это. Не знаю, как и быть...
— Ну и что же! И так можно! Скажите Богу, что вы не верите, не можете верить, и Всемогущий Господь поймет вас и даст прощение,— уговаривал Ванька.
— Ну, а молиться надо обязательно на коленях?
— Конечно! Но если вы не можете, пожалуй, и лежа можно.
Рабочий колебался. Встать на колени? — Стыдно... Предложил бы ему это кто-нибудь года два назад, так он назвал бы того сумасшедшим, а теперь...
— Ты, Ванька, говоришь молиться? Трудно мне молиться. Знаешь, ведь лет двадцать я о Боге не вспоминал ни разу. А сейчас так тяжело...— откровенно признался он, задыхаясь от кашля.
— Давайте я о вас помолюсь, а вы читайте Евангелие,— Ванька вопросительно поднял на него глаза.— Я знаю, что вы скоро покаетесь, поверите в Бога.
— Когда помолишься?
— Прямо сейчас! Подождите, я встану на колени,— он выскочил из-под серого одеяла и опустился на холодный пол.— Господи! Помоги этому больному, который лежит рядом со мной. Дай ему поверить в Тебя! Сделай это, пожалуйста, Господи! Он хочет прийти к Тебе, но не может, потому что не верит в Тебя, помоги ему! Аминь.
— Аминь! — чуть слышно повторил рабочий. Ванька юркнул в постель и накрылся одеялом. А рабочий задумчиво глядел в потолок.
После этого разговора Ванька каждый день молился о покаянии соседа по койке. А тот совсем перестал разговаривать с Ванькой, только читал Евангелие.
Иногда рабочий лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и если в это время его кто-то окликал, он как будто не слышал... Но вдруг ему стало хуже. Он уже не мог читать и лежал, хватаясь за грудь. Всем было ясно, что этот человек живет последние дни.
"Надо прийти ко Христу, пора покаяться",— твердила совесть, и рабочий рад был поверить в Иисуса Христа, но не мог, и от этого сильно страдал. "А вдруг я сейчас помру,— думал он, и ему становилось невыразимо страшно.— О, если бы несколько дней назад я не постыдился и встал на колени!.. Боже мой, о Боже мой! Прости меня!"
Но от этого на душе не становилось легче. "Надо покаяться..." — вспомнил он слова Ваньки и тяжело вздохнул.
Перед глазами рабочего в одно мгновение промелькнула юность, и чей-то строгий голос стал обвинять его в том, что он покинул голодающую мать, а сам, полный здоровья и сил, безумно тратил свои деньги на пирушки и развлечения. Вспомнил рабочий, сколько домов ограбил, оставив людей без пропитания и одежды. А сколько людей убил... И хотя это было на войне, все равно, он — человекоубийца.
Рабочий корчился от боли, пытался оправдаться, возразить, но совесть неумолчно твердила свое, осуждая за бесцельно прожитые годы.
"О, как много я служил сатане...— стал сокрушаться рабочий. — Если бы вот так усердно служить Христу... Сколько пользы, сколько доброго, хорошего можно было бы сделать за это время... Господи! Я не знал... Господи, прости! Скажи, чем мне искупить мой грех?" И тут вспомнились ему прочитанные слова: "Кровь Иисуса Христа, Сына Божьего, очищает от всякого греха".
Рабочий мысленно воззвал к Богу, умоляя о прощении и очищении от всех, сделанных грехов. После молитвы ему стало лучше, спокойнее на душе. Он хотел поделиться своими переживаниями с Ванькой, но тот безмятежно спал. Да и все больные уже спали. Рабочий отвернулся к стене и стал вспоминать, что он читал в Евангелии.
...А Ваньке приснился его любимый дедка. Приятно Ваньке стало, радостно. Он как будто рассказывает дедке, что лежит в больнице и одному рабочему свидетельствует о Христе.
"Знаю, знаю,— как будто отвечает дедка.— Ты ведь у меня умник..."
И тут сквозь сон Ванька услышал, что его кто-то зовет.
— Ваня! Ваня!
Ванька заворочался, силясь открыть глаза.
— Ваня! — раздалось еще громче, и он проснулся. Его звал умирающий рабочий.
— Что вам? — приподнялся Ванька.
— Ваня!.. Подь сюда... Поближе... Ванька соскочил с постели.
— Вот так, Ваня... Прощай... Дай я тебя поцелую... Спасибо... Придет завтра мать. Ванька с ужасом глянул на говорящего.
— Я ей писал... Попроси, чтобы... она простила... И Варю, сестру... Скажи...— он мутными глазами посмотрел на Ваньку.— Скажи... что я... каюсь... во всем...
Рабочий замолчал. Пауза длилась довольно долго, и Ваньке показалось, что тот уже умер. Но больной снова заговорил слабым голосом:
— Скажи им... что я... умер христианином... У Ваньки вдруг закружилась голова, в глазах потемнело, и он упал на свою постель.
Очнулся Ванька, когда палата уже была залита ярким солнцем. Больные пили чай. Ванька тут же повернулся к столу и увидел, что рабочего на койке нет.
— Где же тот больной? — спросил Ванька сиделку, указывая глазами в сторону пустой кровати.
— Где?.. Ночью скончался...
— Скончался?! — как эхо повторил Ванька.
Тут ему вспомнилась прошедшая ночь. Рабочий говорил, что умирает христианином. Это хорошо. Значит, он ушел на небо, к Господу.
Ванька вспомнил просьбу рабочего и стал дожидаться, когда придут родственники.
Скоро часы пробили три. В палату стали заходить посетители. Ванька внимательно осматривал каждого. Вот вошла старушка с девушкой и о чем-то спросила сиделку. Та подвела их к Ванькиной кровати.
— Вот этот мальчик,— поставила она стул для пожилой женщины.
— Как тебя зовут?
— Ваня.
— Это про тебя писал мой сын?
Ванька смотрел на них немигающими глазами и кивал головой.
— Расскажи нам, как умирал больной, который лежал рядом с тобой. Что он говорил?
— Вы, наверное, его мать, а это сестра? — догадался Ванька.— Он велел передать...
— Когда он умер? — перебила его девушка.
— Сегодня ночью...
Ванька подробно рассказал о смерти рабочего. Через час старушка с дочерью ушли, оставив Ваньке рубль и десяток апельсинов.
После смерти рабочего Ванька очень быстро стал терять силы. Скоро он уже не мог подниматься, и сиделке пришлось его кормить. Он понял, что настало время и ему умирать и часто думал об этом.
Один раз Ванька подозвал знакомого уже доктора и ослабевшим голосом спросил:
— Скажите, я скоро помру?
— Что ты говоришь, детка? Еще играть и бегать будешь, а ты умирать собрался! Нехорошо...— доктор потрепала Ваньку по худой, впалой щеке.— Ложись-ка спать. Так будет лучше.
Она ушла, а Ванька, тяжело вздохнув, решил последовать ее совету.
В три часа, когда стали приходить посетители, Ваньку разбудили:
— Вставай, Ваня! Хватит спать... Вон, гость сидит... Ванька открыл глаза.
— Дедка! — вскрикнул он, целуя наклонившегося к нему старого сапожника.
— Бедный, ни отца, ни матери...— пожалела Ваньку сиделка.— Ласки-то давно не видывал.
Она отвернулась — жалко было смотреть на бедного малого. Ванька им нравился: он всегда спокойно и терпеливо переносил боль, не сердился и не капризничал, как другие.
Наконец старик освободился от Ванькиных объятий и вытер глаза большим носовым платком. А Ванька не мог понять, почему его любимый дедка плачет? — Радоваться ведь надо!
Старый сапожник подробно расспрашивал Ваньку обо всем: как он заболел, как попал в больницу, как сейчас чувствует себя.
Ванька рассказывал, ничего не скрывая, а старик вытирал слезы и целовал его худую руку.
— Дедка, знаешь, я скоро помру,— будто что-то вспомнив, просто сказал Ванька.— Но мне не страшно помирать.
— Почему, Ванюша?
— Я знаю, что мне там будет лучше. Там Иисус Христос ждет меня...
— Да, Ваня, ты правду сказал, не надо бояться смерти...
— Только мне тебя жаль, дедка...
— Ничего, Ванюша, я тоже скоро пойду туда. Встретимся там, у Иисуса!
Они замолчали. Старика душили слезы, и он не мог скрыть их. Ванька нежно гладил шершавую руку любимого дедки и радовался, что на небе снова увидит его.
— Дедка, а дедка! — словно очнулся Ванька.
— Что, Ванюша?
— Вот я никак не могу понять — почему у меня жизнь такая трудная? Ведь Иисус меня любит...
— Верно, так нужно,— утешал Ваньку старый сапожник.— В Библии написано: "Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои". Бог знает, для чего допускает все. Не надо только обижаться.
— Да я не обижаюсь, дедка, не обижаюсь...
На прощанье старик горячо поцеловал Ваньку и, вытирая слезы, вышел из палаты.
А Ванька снова остался один и предался воспоминаниям. Недолгую прожил он жизнь, но трудную, и все же он счастлив, потому что Христос скоро возьмет его к Себе, а там — хорошо. Там никто никогда не болеет, не страдает. На небе будет очень хорошо, потому что там царствует Бог и Ванькин Спаситель.
Приятно стало на душе у Ваньки. Он решил помолиться и уснуть. Но во время молитвы он тихо вздохнул и как-то неестественно вытянулся...
Ванька умер. Умер, чтобы встретиться на небе с любимым Иисусом...
Звездочка
Было это в 1905 году в маленькой, захолустной деревушке Чибисовке. Народ здесь жил бедно — земля неплодородная, скот кормить нечем и хлеб выращивать очень трудно. Летом все ходили босиком, а зимой — в лаптях; одежда у всех была латаная-перелатаная.
Зато посреди деревни стоял кабак, в котором по вечерам всегда было полно народу. Сюда мужики приносили последние гроши, а иногда и последние лапти, чтобы выпить и хоть на короткое время забыть свою нужду и бедность. На самом краю деревни жил Макар Рагунов. Жену его звали Федорой, а дочь — Марусей.
В избе Макара, как, впрочем, и других избах, было темно и грязно. Хлеба тоже давно не было, потому что Макар всю муку отнес в кабак.
Федора не раз со слезами умоляла мужа:
— Макар, бойся Бога, не ходи в кабак, а то погибнешь навеки! Не носи хлеб, ведь нам самим есть нечего! Посмотри, Маруся наша совсем высохла, пожалей дитя!
Но Макар не прислушивался к ее словам. Напротив, он еще больше ожесточался и готов был отнести в кабак все, за что только можно получить стакан водки.
— Не твое это дело! — грубо отвечал он жене.— Ходил в кабак и буду ходить, а Богом ты меня не стращай. Говорят, что Его вообще нет... и правильно говорят — без Бога спокойнее, легче жить.
— Прости ему, Господи! — тихо шептала Федора, удивляясь грубости и черствости мужа.
До недавнего времени Федора тоже была безбожницей. Но один раз к ним зашел странник и попросился переночевать. Он-то и рассказал Федоре о Спасителе, Который умер за грехи всех людей. На прощанье странник подарил хозяевам Евангелие.
С тех пор, выбрав свободную минуту, Федора с упоением читала святые слова. И хотя многое было ей непонятно, она все же находила в Слове Божьем утешение и отраду для своей души.
Маруся тоже любила слушать, как читает мать. Особенно ей нравилось повествование о рождении Христа, о пастухах, о звезде и волхвах. Она часто задавала вопросы, но Федора редко отвечала на них, потому что сама очень мало знала.
Маруся слышала, как мать молится об отце, и ей тоже хотелось, чтобы он перестал пить, полюбил Бога. Но молиться так, как мать, она не умела.
— Почему у меня никогда не получается так складно, как у тебя? — спрашивала она у матери.
— Ты еще маленькая, Маруся. Молись, как можешь, Господь слышит тебя. А нужда придет, научит молиться...
— А что такое нужда? — не понимала Маруся.
— Поживешь, узнаешь,— коротко отвечала мать, стараясь скрыть набежавшую слезу.
Уж очень не хотелось Федоре, чтобы Маруся страдала или испытывала какое-нибудь горе. Она старательно оберегала дочь от беды, отдавала последний кусок хлеба, как умела и чем могла радовала и забавляла ее.
То ли от недоедания, то ли время такое пришло, но заболели разом Макар и Федора.
Всего неделю маялся Макар. И хотя он не хотел слушать о Боге и думать о смерти, она все же наложила на него свою костлявую руку.
Федора не смогла даже быть на похоронах: от высокой температуры ее сильно знобило. Она лежала у печи на досках, которые уже несколько лет служили ей кроватью.
Маруся старательно ухаживала за матерью, прикладывала холодный компресс, подавала воду. Федоре иногда становилось лучше. Тогда она обнимала Марусю и тихим, слабым голосом читала Евангелие.
Наступила долгая морозная зима.
Пушистые белоснежные сугробы, казалось, вот-вот спрячут избушку Федоры,— так они были велики. Выходить на улицу и играть в снегу Маруся не могла: у нее не было ни пальто, ни валенок. Поэтому она, прижавшись к матери, часто мечтала о теплом лете. Марусе очень хотелось, чтобы мама не болела, и она уже много раз просила об этом Иисуса. Но мать не выздоравливала.
Незаметно наступило Рождество. В этот день Федоре стало немного лучше. Соседка уложила ее на подушку повыше, и при свете яркого морозного солнца больная прочитала дочери первые две главы Евангелия от Матфея и устало закрыла глаза.
Марусе очень хотелось послушать дальше, но она понимала, что матери это не под силу.
Темнело. Марусе стало страшно. Хотелось плакать, но она боялась потревожить мать. Вспомнив, что соседка, тетка Марфа, обещала прийти зажечь лампу, Маруся на цыпочках подошла к окну посмотреть, не идет ли она. С трудом найдя маленький кружочек необмерзшего стекла, Маруся уставилась одним глазом на улицу.
Тетки Марфы не видно было, но над избами, чуть повыше печных труб, Маруся вдруг увидела большую яркую звезду. Радостью затрепетало ее сердечко: "Может, это та звездочка, о которой читала мама? Не она ли привела мудрецов к младенцу Иисусу?"
Легкая дрожь пробежала по телу, и Маруся съежилась. В доме стало темно и холодно. Маруся снова прижалась к стеклу. "Может, эта звездочка и сегодня кого-то ведет к Иисусу?" — подумала она. Ей вдруг так захотелось тоже пойти туда, где Христос. Но только с мамой, обязательно с мамой!
Маруся так засмотрелась на звездочку, что даже не расслышала, как звала мать.
— Тетка Марфа не пришла еще? — чуть слышно проговорила больная.— Ты что там, доченька, смотришь? Разве к нам кто идет?.,
— Нет, мама,— подбежала к ней Маруся,— никто не идет. Знаешь, я увидела на небе звездочку. Она прямо над избой дяди Тихона горит! Не она ли вела мудрецов к Иисусу?
— Нет, Машенька. Та звезда горела давным-давно, когда в Вифлееме родился Иисус Христос — Спаситель. Теперь Он на небе и звездочки той уже нет. А грешники могут и сегодня получать спасение...
— Какие грешники? — Маруся с тревогой взглянула на мать.
— Такие, как мы. Ведь мы все грешники перед Богом,— Федора положила худые, натруженые руки поверх одеяла и продолжила: — Христос родился для нашего спасения. Он пролил Свою Кровь, чтобы смыть с нас все наши пороки и грехи. А на небе Он приготовил нам место, и мы должны идти к Нему.
— Мама, а тебя Иисус тоже возьмет на небо? — Маруся боязливо оглянулась.
— Да, детка, Спаситель и мою душу очистил от греха. И хотя я ничего доброго не сделала для Него, Он полюбил меня. Я уверена, что скоро-скоро встречусь с Ним...
— А как ты пойдешь к Иисусу? Тебя звездочка поведет? Маруся бросилась к окну, чтобы еще раз посмотреть на звездочку, но ее уже не было.
— Мама, я тоже пойду с тобой! — чуть не плача, прошептала Маруся, прильнув к матери,— у Иисуса, наверно, зимы нет, а у нас так холодно...
Мать крепко прижала к себе дочь и поцеловала ее, с трудом сдерживая слезы.
— Ты тоже, пойдешь к Нему, только немного позже. Ладно? Я буду ждать тебя там, родненькая. А сейчас я одна пойду... Но Бог не оставит тебя, дитя мое. Прощай, моя хорошая... Ищи Его, иди к Нему, проси, чтобы Он принял тебя... Я ухожу к Нему, а ты после...
Федора почувствовала, как внутри будто что-то оторвалось и в глазах потемнело.
— Мама, что с тобой? — встрепенулась Маруся и стала тормошить мать.— Я боюсь одна... Мама, не уходи! У нас так темно, не оставляй меня!
Маруся металась около умирающей, не зная, что делать.
— К Иисусу...— пересохшими губами шептала мать.— К Нему... Иди и ты, дитя мое... Он — твой Спаситель, Он любит тебя... иди к Нему...
— Как же я пойду? — дрожала от страха Маруся.— На улице так темно! Мама, а звездочка поведет меня?
— Поведет, родная, поведет,— выдохнула мать и, как бы запнувшись, замолчала.
Ближе к полночи тетка Марфа вспомнила, что обещала Федоре прийти зажечь лампу и переночевать у нее. Упрекая себя в забывчивости, она поспешила к соседям. Тороп­ливо вошла в избу и тихо окликнула:
— Федора, вы уже спите?
Никто не ответил. Тетка Марфа нашла спички, зажгла лампу и оторопела: у печки, обхватив голову умершей матери, крепко спала Маруся...
Пришлось тетке Марфе будить Марусю, но сделать это было не так-то просто. Спросонья девочка не сразу поняла, что мать умерла и не хотела идти ночевать к соседям.
— Мама, не оставляй меня одну! — причитала она.— Я тоже пойду с тобой!
Когда же Маруся наконец поняла, что мать умерла, стала плакать еще сильнее. Но теперь слова ее были обращены не к матери, а к Богу.
— Иисус, я так хочу к Тебе! Где Ты? Ты видишь, что я одна, у меня теперь нет мамочки. Я боюсь!.. Иисус, возьми меня к Себе! Я хочу идти к Тебе, но не знаю дороги! Доведи меня, Иисус!
На следующий день Федору похоронили рядом с Макаром на старом деревенском кладбище.
Маруся осталась круглой сиротой.
Тетка Марфа сразу же сообщила об этом родной сестре Федоры и попросила забрать Марусю к себе.
Через несколько дней пришла тетка Акулина и, горюя о смерти сестры и зятя, решилась взять сироту к себе. Акулина знала, что Фетис, ее муж, не похвалит за это. У них у самих было пятеро детей. Фетис же часто пил и поэтому достатка в семье не было — жили бедно.
Преодолев пешком верст шестьдесят, Маруся оказалась в деревне Грушино, в семье своих родственников.
Дядя Фетис был очень недоволен, что жена привела в дом племянницу.
— Я и так должен кормить шесть ртов, а ты еще дармоедов по миру собираешь! — сердился он, открыто проявляя неприязнь к Марусе.
Дядя часто приходил с работы пьяный, и тогда Маруся не знала, куда деться. Он грубо и безжалостно пинал ее, таскал за волосы, бил без причины.
Маруся понимала, что дядя не любит ее, и от этого сознания ей становилось горько. Забьется она, бывало, где-нибудь в угол, наплачется вволю, вспоминая любимую мать, помолится Богу и уснет там же.
Тетка Акулина жалела Марусю, но помочь ей ничем не могла, потому что сильно боялась мужа. Уже не раз она испытала на себе его тяжелые кулаки за то, что хорошо относилась к сироте.
— Эх, Маруся,— тяжело вздыхала тетка,— терпи, родная! Может, даст Бог когда-нибудь ему милость — образумится, бросит пить.
Маруся изо всех сил старалась помогать тете по хозяйству, чтобы не есть даром хлеб. Она подметала избу, нянчила маленького Мишу, бегала за картофелем, усердно полола огород.
Однако дядя Фетис словно не замечал ее стараний. Он становился все злее и злее и скоро уже совсем не мог смотреть на Марусю. Один раз он так потянул ее за волосы, что вырвал целый пучок. А в другой раз Марусе пришлось целую неделю пролежать в своем углу из-за того, что дядя пнул ее и сильно ушиб ногу. С тех пор Маруся уже не смела садиться за стол вместе со всеми. Тетя Акулина кормила ее тайком, чтобы не видел муж.
Не один раз уже Маруся хотела убежать из этого дома, но куда — не знала. Она часто вспоминала предсмертные слова матери: "Иди к Иисусу, доченька! Он тебя любит, у Него хорошо..." Но как идти к Иисусу и где искать Его — Маруся не знала.
Как-то раз послала ее тетя в лавку за спичками. Когда Маруся уже возвращалась домой, из-под одной калитки, виляя хвостом, выбежал маленький, толстенький щенок и стал ласкаться к ней. Маруся взяла его на руки и прижала к себе. Он был такой теплый, мягкий! В это время открылась калитка и вышла незнакомая женщина. Заметив, что Марусе понравился щенок, она ласково предложила:
— Если хочешь, возьми его себе!
От радости Маруся даже спасибо забыла сказать и стремглав помчалась домой.
Дети встретили щенка восторженными возгласами. Сразу же все стали придумывать ему кличку, а потом пристали к матери, чтобы она дала несколько ложек молока.
Тетка Акулина, боясь мужа, долго не соглашалась, но дети так уговаривали, что она наконец уступила им. Ребятишки тут же нашли какой-то черепок и налили в него молока. Но как только щенок, виляя хвостом, стал пить, открылась дверь и в избу вошел дядя Фетис.
— А-а-а! Ты еще и собак молоком кормить будешь?! — рявкнул он, как зверь.
Дети бросились врассыпную.
— Мало того, что Машку привела в нахлебники!..— неистово закричал дядя и так пнул щенка, что тот с визгом отлетел в противоположный угол избы и, немного подрыгав лапами, сдох.
Но этого Фетису оказалось мало. Он ходил из угла в угол и шарил глазами по избе.
— Где Машка? — спросил он, неизвестно у кого.— Где она спряталась? Убью я ее! У-у-у...
Маруся слышала, как вскрикнула тетка Акулина и, вырвавшись из рук мужа, выскочила на улицу, спасаясь от его тяжелых кулаков.
Забившись в темный угол, Маруся дрожала как осиновый лист и думала, что вот-вот дядя найдет ее и тогда уже несдобровать... Она понимала, что показываться в избе ей теперь нельзя. Куда же скрыться? Нужно убегать, но куда? Кто ждет бедную сиротку?
Решила Маруся бежать в огород и спрятаться в картофеле. "Полежу, пока стемнеет, а там — что Бог даст", — по-взрослому рассудила она и, выбрав удобный момент, стремглав бросилась в огород. К счастью, дядя Фетис в это время бранил жену и не заметил Марусю.
А она, голодная и дрожащая от страха, скрылась в высокой картофельной ботве и незаметно уснула.
Проснулась Маруся, когда уже стемнело. Вспомнив, что произошло днем, она невольно подняла глаза к небу и вдруг увидела яркую звезду.
— Ах, милая звездочка! — тут же вырвалось у Маруси.— Поведи меня к Иисусу! Мне негде жить, я хочу к Иисусу, там моя мама. Тихий шепот перешел в рыдание:
— Добрый Иисус! Мама говорила, что Ты меня любишь! Я хочу идти к Тебе, но не знаю дорогу! Мама говорила, что звездочка доведет меня...
Маруся вскочила и побежала за село, время от времени поглядывая на мерцающую вдали звезду.
Скоро деревня осталась далеко позади. Маруся уже устала, до крови исколола ноги, но остановиться, чтобы передохнуть, боялась.
"Уже, наверно, недалеко до Иисуса...— утешалась она, поднимая к небу глаза.— Скоро я мамочку увижу..."
Однако силы заметно таяли, а звездочка была еще очень-очень далеко. Маруся присела отдохнуть. Густая, зеленая трава показалась ей мягкой постелью, и она тут же крепко уснула. Спала она неспокойно — снился дом тетки Акулины, злобный взгляд дяди Фетиса. Маруся часто вздрагивала во сне и бессвязно шептала:
— К Тебе иду... Иисус!.. Звездочка... веди!
Рассвело. По дороге, громыхая, потянулись телеги, груженные дровами. Это мужики ехали на пристань. Они громко разговаривали, и их голоса разбудили Марусю. Она испуганно подняла голову и протерла глаза.
К ней подошли несколько мужиков.
— Девочка, ты что тут делаешь? — наклонился один.— Чья ты? Куда идешь?
— К Иисусу,— уверенно ответила Маруся.— Моя мама уже ушла к Нему, а мне велела чуть позже идти.
— А где твоя мама? — мужики в недоумении переглянулись.
— Ушла к Иисусу,— повторила Маруся.
— А ты куда идешь?
— Тоже к Нему. Мама сказала, что Он меня любит и у Него хорошо.
— А где Он? — ничего не понимая, расспрашивали мужики.
— Не знаю,— вздохнула Маруся.— Меня звездочка вела... Уже, наверно, недалеко...
— А чья ты? Откуда идешь?
— Я сирота. У меня нет ни отца, ни матери... Я жила у тети Акулины, но дядя не любил меня и сильно бил...
Маруся взглянула на небо и, не увидев звезды, подумала: "Это, наверно, потому что настал день. Дождусь вечера и пойду дальше..."
Мужики понимали, что девочку нельзя оставлять одну в поле, и, посоветовавшись, решили взять ее с собой. Они хотели довезти ее до пристани, а там — сдать в какой-нибудь приют.
Маруся долго не соглашалась ехать с мужиками. Она твердила, что ей осталось идти совсем немного, а оттуда, куда они ее повезут, может, звездочку совсем не будет видно.
Еле-еле уговорили ее. Взобравшись на телегу, Маруся устроилась поудобнее и скоро уснула.
На пристани мужики старались как можно тише разгружать дрова, стараясь не разбудить Марусю. Подводу, на которой она спала, оставили напоследок.
На этот раз все разговоры сводились к одному: чья эта девочка и как оказалась в поле.
— Какая-то странная она,— пожал плечами один, вытирая пот со лба.
— Должно быть, жизнь тяжелая. От хорошей жизни из дому не побежишь,— заметил другой.
— Да и где их, сирот-то, приласкают? — тяжело вздохнул третий.
— Я еще ни разу не слыхал, чтобы к Иисусу кто-нибудь шел. Разве к Нему дойдешь? Где Он? Странно как-то...
— Должно быть, на святые места пробирается,— пояснил пожилой степенный человек, подводя телегу, на которой лежала Маруся,— или в монастырь какой. Мать, навер­ное, в Бога верила. Нынче мало таких матерей...
Когда Марусю разбудили, она с интересом стала разглядывать штабеля дров, огромную реку, на которой стояли большущие баржи. И вдруг в глазах ее сверкнуло непод­дельное любопытство.
К пристани медленно приближался белоснежный пароход. Маруся впервые была на реке и, конечно, сильно удивилась, увидев огромный плавающий дом со множеством окон и дымящейся трубой. Мужики занимались своим делом, и ей не у кого было расспрашивать.
Между тем, пристань наполнилась людьми. Одни встречали прибывших пассажиров, другие покупали билеты, чтобы плыть дальше.
Мужики, закончив работу, тоже побрели к причалу, захватив с собой Марусю. Толпа незнакомых людей, шум и крик торговок, беготня грузчиков — все это напугало Марусю. Закрыв лицо руками, она расплакалась. "Где же Иисус? — переживала она.— Я так долго шла к Нему, а теперь нет звездочки и я совсем не знаю, куда идти".
Мужики, окружив Марусю, стали успокаивать ее, уговаривать, но бесполезно. Она вспомнила мать, вспомнила, что шла к Иисусу, но оказалась среди незнакомых людей и за­плакала еще сильнее и громче.
Услышав плач, к мужикам подошла уже не молодая женщина.
— Что-то случилось? — мягко спросила она, опуская на землю небольшой чемодан.
— Ничего,— нехотя буркнул один.
Женщина наклонилась и нежно погладила Марусю по волосам:
— Ты почему плачешь, детка? Тебя кто-то обидел?
Маруся почувствовала ласку в ее голосе и тут же перестала плакать. Она подняла на незнакомку припухшие глаза. Прикосновение ее мягких рук напомнило прошлое Рождество и добрую умирающую мать.
Заметив, что сострадательная женщина не просто ради любопытства спрашивает о девочке, мужики рассказали, что нашли ее в поле, а идет она к какому-то Иисусу.
Тогда женщина присела около Маруси и стала расспрашивать, как ее зовут, сколько ей лет, где ее родители, откуда и куда она идет.
Женщина, звали ее Елизавета Николаевна, оказалась христианкой, и желание Маруси попасть к Иисусу, не было для нее странным. Напротив, ей очень понравились рассуж­дения девочки, и она невольно подумала: "Не я ли должна стать путеводной звездой для этой крохи? Может, Господь хочет, чтобы я позаботилась об этом ребенке?" Елизавета Николаевна смотрела на Марусю и мысленно взывала к Богу, чтобы Он научил ее, как поступить.
Пять лет назад Елизавета Николаевна похоронила мужа и теперь жила одна в небольшом уездном городке. Был у нее свой домик, куда она и возвращалась, погостив у сестры. Теперь перед ней стоял вопрос: что делать с сироткой? Взять ее с собой или нет?
Елизавета Николаевна колебалась. Она хорошо понимала, что ее пенсии никак не хватит на двоих. Однако она чувствовала, что должна приютить сироту, но... где взять деньги, чтобы кормить и одевать ее?
Надеясь на милость Господа, Елизавета Николаевна все же решилась взять Марусю к себе.
Мужики рады были, что не нужно тратить время на устройство девочки, и охотно оставили ее на попечение сердобольной женщины.
Елизавета Николаевна купила билеты, и вскоре они уже плыли по широкой реке вниз по течению. На пристанях, когда пароход останавливался, тетя Лиза, как теперь ее называла Маруся, покупала пирожки и ватрушки. Так что Маруся была довольна и охотно рассказывала о смерти матери, о жизни в Грушино. Вспоминала она и тетку Акулину, дядю Фетиса, не забыла рассказать и про щенка.
Вечерело. Заметив, что солнце вот-вот спрячется за горизонтом, Маруся с нетерпением поглядывала на небо, ожидая появления звезды. "Если только мы едем не туда, куда ведет звездочка, я на первой же остановке убегу! — решила она.— Мама говорила, что звездочка доведет к Иисусу".
— Маруся, что ты так часто смотришь на небо? — поинтересовалась Елизавета Николаевна, заметив ее беспокойство.
— Я ищу звездочку, которая вела меня,— просто ответила Маруся, рассматривая небосвод.
И вдруг она вскрикнула, да так громко, что все пассажиры, бывшие на палубе, обратили на нее внимание:
— Вон она! Моя звездочка! Совсем недалеко! Тетя Лиза, ведь мы прямо на нее едем! Она доведет нас!
Потом Маруся протянула руки вперед и, не обращая ни на кого внимания, заговорила:
— Звездочка милая, веди меня к Иисусу! Мама говорила, что у Него хорошо, Он любит меня. Иисус дорогой, прими к Себе сиротку! Там у Тебя моя мама... Я так хочу жить с Тобой, и с мамой!
Слушая эти простые, сердечные слова, Елизавета Николаевна поняла, что Сам Бог послал навстречу ей эту девочку. Она плакала, жалея сироту, и мечтала рассказать ей об Иисусе, о спасении, о жизни вечной.
— На следующей остановке нам нужно выходить,— обняла она Марусю.— Давай потихоньку пробираться к выходу!
Повинуясь, Маруся вложила свою худенькую ручку в добрую теплую ладонь Елизаветы Николаевны и последовала за ней. Но их остановил какой-то мужчина.
— Это ваша девочка? — обратился он к Елизавете Николаевне.
— Да, теперь моя!
— Благословен Бог, давший мне милость услышать этого ребенка! — возбужденно, со слезами на глазах, сказал пассажир.— Я много слышал о Боге, знал, что нужно прийти к Нему, но медлил... Когда же эта девочка так искренне хотела попасть к Иисусу, Дух Святой коснулся моего сердца, и я в слезах раскаяния обратился к Богу. Я счастлив теперь, потому что Иисус принял меня в число Своих детей!
Потом мужчина взял Марусю за руку и как-то торжественно сказал, показывая на Елизавету Николаевну:
— Вот твоя звездочка, дитя мое! Она приведет тебя к Иисусу...
Пароход причалил. Счастливый пассажир помог Елизавете Николаевне вынести чемодан и нашел извозчика, который согласился в эту глухую ночь отвезти женщину с ребенком домой. На прощанье он крепко пожал им руку:
— Благодарю Господа, что встретился с вами. Благодарю и тебя, звездочка моя, что ты меня, заблудшего, привела к Богу. Приводи и других к Нему!.. До свидания.
Минут через двадцать Елизавета Николаевна и Маруся были уже в уютном трехкомнатном домике. Здесь было тихо и тепло. Елизавета Николаевна быстро искупала Марусю, приготовила для нее постель и, укладывая в кровать, сказала:
— Это все для тебя, дитя мое!
Затем она взяла Евангелие и присела рядом:
— Господь послал тебя ко мне, Машенька, и я хочу рассказать тебе, как прийти к Иисусу.
Елизавета Николаевна стала читать из Священного Писания стихи о любви Божьей, о смерти Христа и Его воскресении. Рассказала о необходимости покаяния, о вере и любви к Богу.
Затаив дыхание, Маруся впервые слышала такое простое и понятное разъяснение Слова Божьего. Она вдруг поняла, что слова "приходящего ко Мне не изгоню вон" отно­сятся и к ней.
Была глубокая ночь, но в доме все еще горел свет. Елизавета Николаевна с Марусей склонились перед Богом, и маленькая грешница исповедовала свои грехи, желая при­надлежать святому Богу. Добрый и любящий Иисус услышал искренний зов души и наполнил сердце Маруси радостью и миром.
— Как я счастлива! — ликовала Маруся, обнимая Елизавету Николаевну после молитвы.— Какой добрый Иисус! Как Он любит меня! Теперь я знаю, что значит прийти к Богу! А ты, тетя, давно уже пришла к Нему?
— Давно, детка, лет 25 будет... Я тоже рада за тебя, Маруся...
Никогда еще Маруся не спала в такой белоснежной постели и никогда не чувствовала себя так легко и радостно, как в эту ночь.
А Елизавете Николаевне не спалось. Время от времени она подходила к кровати и, всматриваясь в бледное лицо спящей, горестно качала головой: "Намаялась, бедняжка!".
Проснулась Маруся только к обеду. К этому времени Елизавета Николаевна уже испекла пироги с рисом и сварила кофе. Они вместе почитали Евангелие, помолились и стали завтракать. Каким вкусным, красивым, приятным и родным было здесь все для Маруси!
В первые же дни Елизавета Николаевна перешила из своих юбок и кофточек одежду для Маруси, купила ей обувь. Соседки, узнав, что Елизавета Николаевна приютила сиротку, ничуть не удивились, потому что знали — она очень добрая и богобоязненная.
Чуть больше года счастливо прожили крепко любящие друг друга Елизавета Николаевна и Маруся. И вдруг случилось несчастье — сгорел их маленький уютный домик. Пожар был настолько сильный, что спасти почти ничего не удалось.
Пришлось Елизавете Николаевне искать какую-нибудь квартиру. Но платить за целую комнату она была не в состоянии и на свою небольшую пенсию смогла снять только часть комнаты. Места для Маруси не было, поэтому пришлось поместить ее в приют, хотя Елизавете Николаевне очень не хотелось расставаться с приемной дочерью.
Теперь каждое воскресенье Елизавета Николаевна посещала Марусю, приносила ей всякие гостинцы, подолгу беседовала с ней.
Как-то раз она обратила внимание на девочку, ровесницу Маруси, которая одиноко стояла у окна и с тоской поглядывала на веселых подружек. Елизавета Николаевна подозвала девочку и ласково спросила:
— Как тебя зовут?
— Дина.
— У тебя есть родные?
— Никого нет,— грустно ответила она.— Ко мне никто никогда не приходит...
Елизавета Николаевна добродушно угостила Дину булочкой и пообещала каждое воскресенье посещать и ее и Марусю. На прощанье она нежно поцеловала Дину и, уже в дверях, спросила:
— Ты читать умеешь?
— Нет...
— Мы будем читать Библию вместе! — подпрыгнув от радости, пообещала Маруся.
В следующее воскресенье Елизавета Николаевна узнала грустную историю Дины. Ее родители были живы, но она их не видела и не знала, где они.
Не так давно Дина была любимым и единственным ребенком в зажиточной семье. Отец ее, Николай Владимирович, работал заведующим на большом винокуренном заводе. С женой, Ольгой Петровной, они жили дружно. У них всегда было много денег, и они ни в чем не нуждались. Но их семейное счастье вдруг разрушилось. Случилось какое-то недоразумение, и когда муж был в отъезде, кто-то из друзей сообщил Ольге Петровне, что их хотят арестовать за участие в подпольной работе.
Ольга Петровна была в панике. Недолго думая, она собрала самое необходимое, попрощалась со спящей дочерью и, ничего не сказав домработнице, скрылась. Дина, конечно, долго плакала, искала мать, но никто не знал, где она.
Дня через три приехал Николай Владимирович и в этот же день получил от жены письмо. Писала она коротко:
"Сложные обстоятельства заставили меня оставить тебя и любимую Диночку и бежать за границу, спасая свою жизнь. Сильно жалею, что не взяла дочь с собой, хотя это очень-очень опасно. Прощай.
Оля".
Николай Владимирович остолбенел от сознания того, что произошло. Он долго смотрел на письмо и вдруг стал так громко и долго хохотать, что сбежалась прислуга. Потом он стал говорить всякие бессвязные слова, и вскоре его увезли в психбольницу, как сумасшедшего.
Так Дина, оставшись без родителей, попала в приют.
Маруся быстро сдружилась с Диной. Она оказалась очень смышленой и за короткое время научилась от Маруси читать и писать.
Девочки вместе молились и читали Библию. Елизавета Николаевна часто посещала их и беседовала с Диной, призывая ее вручить свою жизнь Богу и полюбить Иисуса, Который давно уже любит ее.
Доверчиво и по-детски просто Дина попросила Иисуса поселиться в ее сердце и была счастлива оттого, что Бог принял ее в число Своих детей.
На большие праздники Елизавета Николаевна брала девочек к себе и они хорошо проводили время вместе.
Так прошло два года. Елизавета Николаевна все это время усиленно искала Ольгу Петровну, мать Дины. Она много писала писем — расспрашивала, узнавала. И вот однажды получила такой ответ:
"Глубокоуважаемая Елизавета Николаевна!
Я получила Ваше письмо и не могу найти себе места от радости, что наконец-то нашлась моя Диночка! Я сердечно благодарна. Вам за заботу, которую Вы оказываете моей дочери. Постараюсь отблагодарить не только словами.
Очень прошу Вас привезти Дину в Швецию. Посылаю деньги на дорогу и на все необходимое. Конечно, все это доставит Вам много хлопот, но я верю, что Вы сделаете это, потому что у Вас широкое, любящее сердце.
Встречаю вас на границе первого августа.
Оля".
Елизавета Николаевна радовалась не меньше Ольги Петровны. Наконец-то Дина увидит свою мать и будет жить с ней!
Наступил день отъезда. Конечно, расставание было очень тяжелым. Привыкшие друг к другу, девочки не хотели разлучаться. Маруся плакала больше всех. Ей так не хотелось оставаться одной в приюте! Словно частицу сердца отрывала она, провожая Дину.
Долго стояла Маруся у причала, пока пароход, на котором уплыла подруга и Елизавета Николаевна, не превратился в маленькую, незаметную точку.
Пересев с парохода на поезд, Елизавета Николаевна дала телеграмму, что едет скорым, но вагон забыла указать.
Ольга Петровна, как и обещала, встречала их на границе. Она пришла на вокзал намного раньше положенного и взволнованно ходила по перрону, время от времени читая телеграмму, которую знала уже наизусть.
Наконец поезд медленно подкатил к платформе. Ольга Петровна не знала на какой вагон смотреть. Сердце сильно колотилось от предвкушения встречи.
"Может, это она? — мелькнуло в голове, когда она увидела на перроне старушку с девочкой.— Точно они!"
Не узнавая, а догадываясь, что это Дина, Ольга Петровна сгребла в охапку щупленькую девочку и стала целовать.
Плакали все — и Дина, и Ольга Петровна, и Елизавета Николаевна. Плакали от радости, от счастья, от возможности быть вместе.
Через два часа шел поезд, на котором Елизавета Николаевна хотела вернуться домой. Дина и Ольга Петровна очень упрашивали ее остаться на несколько дней, но она не согласилась. Она переживала за Марусю, оставшуюся в приюте, и хотела побыстрее утешить ее.
Ольга Петровна купила Елизавете Николаевне обратный билет, передала Марусе много гостинцев и одежды.
Так Дина, проводив Елизавету Николаевну, осталась с матерью, не веря, что все это происходит наяву. Дома, прямо у ворот, их встретил Владимир Сергеевич, за которого Ольга Петровна вышла замуж уже за границей. Он работал юристом и был порядочным, вежливым человеком. Дину он встретил с радостью и, целуя, крепко прижал к себе, как родную.
Здесь все для Дины было ново и необычно. У нее теперь была отдельная комната и множество всякой одежды, о которой она никогда и не мечтала. Одевая то одно, то другое, она смотрелась в зеркало и не узнавала себя. Радости было много.
Понаслаждавшись красотой и богатством, Дина позвала мать в свою комнату:
— Мама, давай поблагодарим Бога за то, что Он такое чудо совершил для нас!
Не дожидаясь согласия, она встала на колени и просто сказала:
— Дорогой Иисус! Благодарю Тебя, что привел меня к маме. Я думала, что ее у меня нет, а теперь могу жить вместе с ней! Благодарю за тетю Лизу, за Марусю, которые рассказали мне о Тебе. Сохрани их от всего плохого! Помоги мне быть послушной папе и маме. Благодарю, что у меня теперь все-все есть. Аминь.
Дина не поднималась с колен, ожидая, что мать тоже будет молиться. Но она молчала.
— Мама, почему ты не молишься? — открыла Дина глаза.— Ты разве не рада, что мы встретились?
А растерянная Ольга Петровна не знала, что делать. Она не умела молиться так, как Дина. А молитвы, которые когда-то учила, были неподходящими.
— Мама, почему ты не молишься? — повторила Дина.
— Я молилась, доченька, только про себя.
— А почему вслух не хочешь? — уже тревожно спросила Дина.
— Я так никогда не молилась... Да и...
Она хотела признаться, что не может молиться так просто и искренно, но ей было стыдно перед дочерью.
Встав с колен, Дина обняла мать, поцеловала и радостно поблагодарила за все подарки, одежду и за все, приготовленное для нее. А потом, пристально посмотрев в глаза, спросила:
— Мама, а ты любишь Иисуса?
Ольга Петровна не могла ответить на этот вопрос. Ей казалось, что Дина совсем не похожа на обыкновенных детей. В таком возрасте разве кто-нибудь думает о Боге?
И все же, уйти от ответа было не так легко. У Дины все сводилось к одному — Бог дал, Бог послал, Бог любит, Бог знает.
После ужина мать решила уложить Дину спать и пошла с ней в спальню.
— Вот, доченька, твоя кровать, спи спокойно!
— Так мягко! — восхищалась Дина.— Спасибо, мама! И, как бы спохватившись, добавила:
— Давай вместе почитаем и помолимся! Мы с Марусей всегда вместе молились.
— Нет, моя крошка,— взволнованно отказалась мать,— мне сейчас некогда. Нужно убрать со стола, помыть посуду. Спокойной ночи! — попрощалась она и торопливо вышла.
Дина была поражена поступком матери. Она присела на стул и задумалась: "Почему мама не хочет молиться и читать со мной?" Ответить на этот вопрос она так и не смогла.
Глубоко вздохнув, она открыла Евангелие и стала читать 18 главу Евангелия Луки. Читала вслух, громко.
Ольга Петровна принялась убирать со стола, но на сердце было тревожно. Услышав звонкий голос дочери, она на цыпочках подошла к двери и прислушалась. Дина читала:
— "...В одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился..."
Ольга Петровна опрометью бросилась к мужу.
— Володя, пойдем послушаем! Дина, кажется, про тебя что-то читает! Скорее!..
Они в какое-то мгновение оказались возле двери и застыли, напряженно вслушиваясь в каждое слово. Дина же, ничего не подозревая, продолжала читать:
— "...А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь, но как эта вдова не дает мне покоя, защищу ее, чтобы она не приходила больше докучать мне. И сказал Господь: слышите, что говорит судья неправедный? Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? Сказываю вам, что подаст им защиту вскоре. Но Сын Человеческий пришед найдет ли веру на земле?"
С каким-то страхом смотрели друг на друга Ольга Петровна и Владимир Сергеевич. Они молчали, боясь пропустить хоть одно слово.
Дальше следовало повествование о двух молящихся в храме и о детях.
— "...Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него",— Дина закончила чтение и стала молиться:
— Дорогой Спаситель! Благодарю, что Ты слышишь меня! Благодарю, что простил мои грехи и приготовил мне место на небе. Прошу Тебя, Иисус, научи молиться мою маму, и папу тоже! Спаси их, чтобы и они могли быть на небе. Пошли нам спокойный сон. Сохрани тетю Лизу и Марусю. Аминь.
Ольга Петровна и Владимир Сергеевич долго молчали, думая каждый о своем. Так же молча легли спать. И только далеко за полночь Владимир Сергеевич тихо спросил:
— Ты спишь, Оля?
— Нет,— отозвалась она.
— Я тоже не могу уснуть.
— О чем ты думаешь?
— О чем же еще думать-то,— тревожно произнес Владимир Сергеевич.— Мы с тобой столько прожили, и половины не знаем того, что Дина знает. Она молится о нас, а мы сами о себе не можем...
— Мне тоже стыдно...— призналась Ольга Петровна.— Дина читала, что матери приносили своих детей к Иисусу, чтобы Он прикоснулся к ним. А я... убежала, оставив дитя... И никогда ни о нем, ни о себе не молилась. Если бы не Елизавета Николаевна...— всхлипнула она.
— Представь себе только: Дина молится, чтобы мы были спасены! Девочка — нас учит! — тяжело вздохнул Владимир Сергеевич и глубоко задумался.
На этом разговор закончился.
На следующее утро Ольга Петровна встала чуть свет. Следом поднялся муж.
— Как спалось? — участливо спросила она.
— Очень плохо,— устало зевнул Владимир Сергеевич.— Слова "Сын Человеческий пришед, найдет ли веру на земле?" всю ночь звучали в ушах и не давали покоя. Разве мы с тобой христиане, Оля?! Только имя носим, а на самом деле... Я никогда не слышал этих слов, не понимал их, а восьмилетняя девочка... знает. Она, наверное, уже Евангелие прочитала, а у нас его даже нет...
Заложив руки за спину, он стал ходить из угла в угол:
— Да и как мы жили с тобой, Оля? Убивали время в театрах, на пирушках, чего-то искали, чем-то наслаждались, а о душе никогда не думали, как будто ее у нас нет.
— Я тоже почти не спала и все время думала, что так жить дальше нельзя,— Ольга Петровна вытерла передником слезы.— Нам тоже нужно почитать Евангелие, Володя... И хотя стыдно перед Диной, но придется читать вместе с ней. Не смогла я привести ее к Иисусу, так пусть она теперь ведет нас...
На этом и порешили. Конечно, Дина была очень рада, что папа с мамой хотят слушать, как она читает Евангелие. Прочитав стих, она объясняла его своими словами, добав­ляя: "Так говорила тетя Лиза и Маруся".
Искренне приняв слово Божье из детских уст, Владимир Сергеевич и Ольга Петровна раскаялись в своих грехах и вскоре стали членами небольшой церкви в их городе.
Однако счастье этой семьи длилось недолго. Неожиданно Дина заболела воспалением легких. А через неделю врач признался, что он ничем не может помочь. Владимир Сергеевич, полюбивший Дину не меньше, чем мать, был в большом горе. Положение девочки было безнадежно, дни ее были сочтены.
— Нам так хорошо было с тобой! — сокрушались родители.— Неужели ты теперь оставишь нас?
— Я пойду к Спасителю, к нашему Иисусу. У Него ведь намного лучше, чем здесь!
— Ты, как вифлеемская звездочка, привела нас с мамой к Богу! — как-то раз, еле сдерживая слезы, признался Владимир Сергеевич.— Скажи, что ты хочешь, чтобы мы сделали для тебя?
Дина открыла уже помутневшие глаза и чуть слышно попросила:
— Когда я умру, возьмите к себе Марусю и тетю Лизу...
— Конечно, конечно! — в один голос согласились родители.— Об этом ты даже не переживай!
Но Дина уже ни о чем не переживала. Она лежала спокойно, и только неровное дыхание и смертельная бледность лица говорили о скором конце.
— Папа, мама, до свидания! — вдруг выдохнула она.— У Иисуса встретимся...
И ушла. Навсегда ушла к Господу.
Сразу же после похорон Дины, Владимир Сергеевич и Ольга Петровна решили переехать в Россию. Елизавете Николаевне отправили телеграмму: "Диночка умерла, мы спасены. Едем к вам. Смирновы".
Вряд ли можно было найти дом более счастливый, чем этот. Когда-то чужие, они собрались теперь в одну семью и дружно прославляли Бога: Владимир Сергеевич, Ольга Петровна, Елизавета Николаевна и Маруся.
Будучи хорошо обеспечены, Смирновы удочерили Марусю и тут же отдали ее в гимназию.
Незаметно пролетели годы. После напряженных экзаменов, отлично окончив учебу, Маруся отдыхала со своими "родными" на даче в сосновом лесу. Каждый вечер она неизменно читала Библию и молилась в своей комнате.
Однажды, облокотившись на подоконник открытого окна, Маруся вспомнила детство. Перед глазами мелькали картины прошлого: умирающая мать, звезда в маленьком отверстии незамерзшего стекла, тетка Акулина, дядя Фетис, картофельные кусты, пароход, Елизавета Николаевна...
Глубокой благодарностью Богу и радостью наполнилось сердце Маруси. Она преклонила колени и стала молиться:
— Великий и чудный Бог! Благодарю Тебя за все, что Ты посылал мне в жизни. Благодарю за всех людей, которые помогали мне приближаться к Тебе и любить Тебя. Особенно благодарю за тетю Лизу, которая познакомила меня с Тобой, моим Спасителем и Богом. Благодарю за родителей, которые так любят меня. Прошу Тебя, Иисус, позволь мне побыть в Грушино, чтобы и тете с дядей указать путь к спасению...
На следующий день Маруся рассказала домашним о своем желании поехать в Грушино и засвидетельствовать родственникам о любви Божьей. Ольга Петровна и Владимир Сергеевич охотно согласились отпустить ее.
Село Грушино по-прежнему было бедным и темным. К дому дяди Фетиса Маруся приближалась с каким-то страхом: как ее встретят, узнают ли? Будет ли дядя пьяным, как это часто бывало раньше?
Остановив извозчика у самых ворот, Маруся поспешно вошла во двор, а затем в покосившуюся избу. Внезапное появление городской барышни привело хозяев в смущение. Они замерли в ожидании и недоумении.
— Вы узнаете меня? — взволнованно спросила Маруся.
— Нет, милая, откуда нам знать, мы в городе не бываем...— робко отозвалась тетка Акулина.
— Да ведь я — Маруся, дочь Федоры,— бросилась она к тете.
А та не верила своим глазам и долго не могла согласиться, что это действительно Маруся.
Поведение племянницы, простота ее слов и то, как она искренне целовала своих братьев и сестер, заставило тетю Акулину поверить и немало обрадовало ее.
Маруся всем привезла гостинцы и подарки. Ее внимание и нежная забота расположила родных, и вскоре они, не стесняясь, стали рассказывать о себе.
Вечером пришел с работы дядя Фетис. Как он постарел!..
Увидев незнакомую барышню, он в раздумье остановился в дверях, не зная, стоит ли заходить или подождать, пока она уйдет. Когда же он узнал, что это Маруся, смутился еще больше. Стыдно было смотреть ей в глаза Сразу же вспомнилось все... А Маруся, вдобавок ко всему, привезла ему две рубашки и отрез на костюм.
— Зачем это? — хрипло спросил он, не глядя в глаза.
Но Маруся всеми силами старалась показать, что она любит его и не помнит никаких обид.
В первый же вечер Маруся поведала родным о цели приезда: рассказать о любви Божьей, о спасении в Иисусе Христе.
Не понимая, что это значит, дядя с тетей покорно согласились слушать. Каждый вечер они садились вокруг стола, благоговейно складывали руки и внимательно слушали, как Маруся читает Евангелие. А она, попросив у Господа благословения, прочитывала несколько стихов и, как могла, разъясняла.
Словно огонь загорелся в сердце дяди. Он увидел себя грешным, пропащим человеком. Все ниже и ниже опускал он голову, все чаще и чаще вздыхал. А когда Маруся про­читала, что Апостол Павел называет себя первым грешником, он осмелился прервать ее.
— Нет, Маруся! Это я первый! Я — самый большой грешник!
В этот вечер он в сокрушении каялся перед Господом. А после молитвы искренне просил прощения у детей, у жены.
— Прости меня и ты, Маруся,— подошел он к племяннице — Я крепко обижал тебя... прости!
— Я давно простила вам, дядя,— вытирала слезы Маруся.— С тех пор, как Господь меня простил, я совсем не обижаюсь на вас...
Целый месяц гостила Маруся в Грушино. За это время вся семья дяди с тетей обратилась к Господу. Кроме того, послушать Слово Божье приходили и соседи.
Так через некоторое время в Грушино образовалась небольшая община христиан.
Маруся была безмерно рада, что Господь употребил ее, призывая к Себе грешников. Радовались и ее названные родители, и родственники, и тетя Лиза.
Дорогие ребята!
Эта книга рассказала вам о далеком-далеком прошлом. Мальчики и девочки, с которыми вы познакомились, жили в разных странах и в очень разных обстоятельствах.
Вы, наверное, заметили, что они, подобно вам, ссорились, своевольничали, были эгоистичны и самодовольны. Словом, как и все, они тоже нуждались в Спасителе, Который умер за всех людей — и за них, и за нас.
Как изменяется человек, когда в его сердце поселяется Иисус Христос!
Помните, что стало с Винифред после того, как она полюбила Бога? И как Роберт смог полюбить своего врага? Какой интересной, целенаправленной, хоть и очень трудной, была жизнь Маруси, с детства полюбившей Иисуса Христа!
Только Иисус может давать радость и счастье среди скорбей и бедности! Только с Ним можно спокойно умирать даже в детстве, зная, что смерть — это всего-навсего переход с земли в небо.
Всемогущий, любящий Бог не изменился. И сегодня Он зовет к Себе бедных и богатых, обездоленных и счастливых, которые одинаково грешны и нуждаются в прощении.
Кто откликнется на Его призыв? Кто хочет жить вечно с Иисусом Христом? — Сегодня еще есть возможность попросить у Него прощения и верой принять Господа в свое сердце.